Словно тараканы расползлись они обратно гадить под свои деревья, но с новым усердием, с новой силой лился кал, громко отрыгиваясь и источая зловонию.
Победный бомж загрустил.
Пораженный бомж, лежал на прежнем месте и барахтался в куче говна, мерзко блюя и рыгая со всей силы.
Грустный победный бомж заметил Женщину.
С вытянутой победоносной рукой, он победным шагом, но с беспросветной, бесповоротной грустью направился к Женщине.
В два шага, с расстояния более двухсот метров, победный грустный бомж, подошел к наблюдателю, с победной и грустной рожей.
На том и перестал быть…
Песня 2
Рождать великий смысл, или нести сущую околесицу?!
Нюхать коровье дерьмо, или вдыхать нежное благоухание еще по морозному, свежей весны?
Возлюбить псевдо-непорочную, бессмысленно невинную деву, или петь любовные дифирамбы пьяной бабе, которая в соседней комнате смакует ушами стены, блаженствующей от молодой восставшей плоти, подруги?
Созидание или разрушение?
И то, и другое.
И через край.
В устремленной смерти больше смысла, больше красок, чем в праздной жизни.
Жалкое волочение бытовой действительности, мрачное и туманное, как расплата за грехи прошлых жизней.
Женщина, которая сказала почему, от радости поникла.
Ее глаза, полные счастья опустели и заблестели от слез.
От духа веселья зудело в носу и сжимало в груди, словно полный смысла холодный закат утренней луны в лучах летучего отца винограда.
Птицы, исполненные покоя, засыпали в его густых волосах.
Сквозь сотни тысяч вопросов шла Женщина.
Не смея задавать их ни змеям, ни жабам, ни людям.
Словно обугленная спичка, спотыкаясь о прошлые мысли, зеленые словно быстрая молния, словно плети пустынь дней и небылиц.
После, вставала на колени, во весь рост, и принималась рыдать, так тихо, насколько позволяла громкость глотки.
На плачь этот, никто не мог ей ответить, некому было дать ей внятный ответ.
Плакала и убивалась за всех вас, decadent…
За всех нас, за наши души бытовые, о, прости нас Женщина, ибо мы заблудились.
Прости нас родная, и прими тяготу за души наши порочные.
Неси бремя за нас, эту мрачную тяжбу, прозу жизни, ибо не правы мы, и не хотим исправляться, не хотим быть смиренны, а хотим лелеять свою гордыню и эго.
Прости…
Задумалась затем Женщина, напряглась.
Витыми нитями жизни ночи, сладким воском, оружием земным, осталась в никуда.
По самые уши и дальше, по самые ноги босые, и выше.
По тугую шею колючую, и намного выше и раскатисто более.
По свои небесные качели, и по наши тельца слабые.
Окунулась с головой, с волосами и пальцами ног, прерывисто несчастными и сложными до безобразия.
Разочарованно и далеко, бессмысленно, как декабрьская трава у твоего дома.
Песня 3.
Среди песков зыбучих, по-своему несусветно разных.
Среди могучих твердынь двух, неодинаково состоявшихся и ставших меньшинством по-твоему переходящие.
Да посреди поля пустого, вместо пахоты и растений мысли твои великие философ, сыт ими не будешь.
Среди трав разных у небосвода серого, что держала ты в кулаках ссохшихся от жидкости, дезинфицирующий раствор.
Да по сторонам четырем, три из них в вечность, одна в никуда и по самую глубь, до конца.
Свет ярко светил, и светило яркое неминуемо источало его.
Тьма бессмысленно отступала, и разочаровывалась в тебе, Женщина.
А глазницы твои, жадные, черпали мудрость веков, да по самому краю, и больше еще.
Злые ветра тогда становились, и выливались в вымя коровье, молочное.
Бархатные полозья стегали упругие бока седой изгороди.
Выли и стонали умы высшие не находя истинны, не находя смысла в бессмысленном.
Мужчины разодевались в платья цветастые, да лохмотья разудалые.
Белилами и свинцовыми пудрами измазывались, да напивались одеколонов дешевых, такой смысл был ими распознан.
Развалившись тогда на песке румяном, на душистой сырой грязи, извивались и измывались, парфюмеры нашего века.
В тряпках и ты стояла, Женщина.
Когда тверди твердели, ты стояла.
Когда пески были зыбки, и предавались затмению, ты стояла.
Когда солнце угасало, и неимоверно красиво луна источала тьму, ты стояла и смела быть на ногах.
Из уст в уста, из глаз да в выгребную яму, ты была и не смела не существовать.
Когда листья пошатнулись, когда усомнились, развязавшись и приготовившись влезть в петлю, смотрели, ты была с ними, смела быть.
Ты видела выход, видела вход в бесконечность, и видела Богиню, и она была прекрасна.
Среди рассветов, среди рос и поднебесных трав.
Посреди дикого запущенного леса, папоротников древних посреди, была Богиня.