Про ночные дожди, и огарки свечей.
Распахнутые окна впускали седобородых стариков, которые звали нас с собой.
В места где все так прекрасно и безболезненно.
Но не привлекали они нас, не только нас.
Насилие тогда выливалось на пол, усеянный лунным холодным светом.
Словно шершавый лед наши души, и вкусы наши нетипичны.
И только утро заканчивало все это, когда сквозь разбитое окно, солнечный свет заменял прежний, и люди-капюшоны переставали хихикать.
Слюду клали мы, сеяли гранит, поднимали могучие камни, поворачивали вспять реки и времена, но по сути, лишь блуждали в нем.
Великовозрастные обороты выдумывали и деепричастия.
Не умолкали до самого мая, как и поныне.
Интересовались друг у друга спишь ли?
Да, мы уснули, и не смели не спать.
Заботой единственной нашей, была зевота.
Затем рвало нас наружу, рвало и выворачивало тем, чего в них не было.
О, вспомни тот дивный сад, те кровавые яблоки.
Вишня цвела как яд, как нашумевший дождь апреля.
Бутылки разного объема шумели под нашими ногами, что искали мы?
Копошились зловещие живые куклы, шептались и прятались за деревьями.
Звали нас, и подзывали, маня пальцем.
Шутили между собой и высмеивались.
Прислоняли ладони к губам, и к ушам друг друга.
Объедались насмерть кровавыми яблоками, мерзко чавкая.
И говорили нам об одном лишь выходе.
Что ж, опять прыгать с трамплина…
Песня 11.
На лысой горе, совсем взаправду, проникали мы.
Как запоздалый чай, словно выцветшие старые фотографии.
Как поблекшие лилии, на картине того художника.
Как будто железные кандалы, пропахшие потом узников темниц сырых.
Откуда взялась ты?
Быть может родили тебя грибы лесные?
Или птицы выносили тебя под крыльями, и вскормили птичьим молоком?
Или ослица вероломная, между разгадок своих, распространила тебя по этому миру?
Или фантазии воспаленных людей, явили тебя этому свету, задолго до?
Сокровенные тайны хранила ты в своих закромах темных.
Великие облики страха, являла ты тьме, и отступала она.
Влияла на погоду, едва ли, и слышала шелест опавшей листвы.
Затем сметала ее с трамвайных путей, в знак отсрочки конца.
Истинной становилась, перед лицом смерти.
Такой настоящей, как глубины земли.
Совсем не подолгу, да и не в какую сторону, но и отныне.
Брела по тонкому краю, в насмешку всем слабостям.
По тонким лезвиям резала свои прекрасные ступни, но затягивались раны сразу.
Предания разные, не знали о тебе, и о песнях твоих.
Это тоже насмешка твоя.
Заслужил ли я их?
Летописец старый, носился как безумец, и жег рукописи свои в ужасе.
Ибо не знал песен твоих, и не смел знать, как мы.
Пчелы роились, и приготавливались к броску, к нападению, они тоже ничего не знали и не слыхивали.
Лишь личинки, извиваясь словно водопады рек, безмолвно шептались между собой о твоих песнях.
Напевали друг другу, через мысль, через страсть, с мерзким запахом.
Не было слов людских для них, и звериных.
Лишь только в копошении тварей, различалась мелодия.
Смысл разрушения, decadent…
А потом тишина такая прекрасная становилась, все ей сопутствовало вокруг.
Все ее поддерживало, и звери, и могучие деревья.
Песня 12.
Со слов вражды мы начали все это.
Невежды в чистом виде, словно высохший бублик, словно гнилая хурма.
Со слов надежды начиналось лето холодное, этими же словами оно и заканчивалось скоропостижно.
Бред несли мы как запаянные будильники, звонили по утрам, приносили неприятные известия.
Были пассивно-агрессивными, чем доставали до самых белых костей, и глубже.
Начало мая предстояло великим и конечным.
Конец заката, доставался сугубо близким и родным.
Середина високосного года, была как виски.
Броды углубились, и снизу пригрозили нам черти, которые преисполнялись спокойной музыкой, исполняемой черным козлом.
Звали и они нас потом, но мы не смели.
Сентябрь начинался после августа, это логично.
Но нелогичны песни твои были, Женщина.
В этом был смысл.
Сюрреализмом, ты прикрывала свой бездарный постмодерн, когда вино дешевое пила, и курила тяжелые, и неприятно длинные сигареты.
Однажды выстрел решал все.
Ты решила все одним лишь хлопком, полетом картечи прямо в голову волосистую.
Новая песня рождалась тогда.
Из осколков твоего черепа мы сделаем на прекрасное ожерелье, которое напомнит нам те строки.
Ягоды сохли на ветках у реки.
Гуси тот час, матерились, взлетая и разбиваясь небывало.
Мы наблюдали за тем гусепадом, забытые и в прекрасных украшениях.