Вечер перед очагом
Зима сурова, Мназидика. Все застыло вокруг, кроме нашей постели. Подымись, пойдем со мной, я развела очаг из сухих корней и деревьев.
Мы согреемся, присев обнаженные, с волосами за спиной, выпьем из одного бокала молока и съедим медовые пирожные.
Как весело гудит пламя! Не слишком ли ты близко придвинулась к огню? Кожа твоя краснеет. Дай же мне поцеловать всюду, где огонь воспламенил тебя.
В пылающих головнях я разогрею железный прут. Угасшим углем я начертаю имя твое на стене.
Глаза
Широкие глаза Мназидики, какой счастливой делаете вы меня, когда любовь питает и оживляет вас, наполняя слезами.
А какой сумасшедшей — когда вы поворачиваетесь, рассеянно следя за проходящими женщинами или вспоминаете о том, что мне не принадлежит.
Тогда щеки мои вваливаются, руки дрожат, и я страдаю… Мне кажется, что со всех сторон перед вами проходит моя жизнь.
Широкие глаза Мназидики, не переставайте смотреть на меня! Иначе я выколю вас, и вы не увидите ничего, кроме ужаса ночи.
Молчание Мназидики
Она просмеялась весь день и даже немного потешилась надо мной. Она отказалась подчиниться мне на глазах у нескольких иноземок.
Когда же мы возвратились к себе, я решила не разговаривать с ней. Она же бросилась мне на шею, промолвив: «Ты рассердилась?» Я сказала: «Ах, ты больше не прежняя, ты уже не та, что в первый день. Я не узнаю тебя более, Мназидика». Она ничего не ответила.
Но одела все те свои украшения, что долго не носила, и то же желтое платье с голубой каймой, как в день нашей встречи.
Сцена
— Где ты была?
— У продавщицы цветов. Я купила прекрасные ирисы. Вот они. Я принесла их тебе.
— Так долго ты покупала четыре цветка?
— Продавщица задержала меня.
— Твои щеки бледны и глаза блестят.
— Это — дорожная усталость.
— Твои волосы влажны и спутаны.
— Это от жары и ветра, что их растрепал.
— Но пояс твой! Он перевязан! Я сама сделала узел слабее, чем этот.
— Настолько слабый, что он развязался. Проходящая рабыня его перевязала.
— А вот след на твоем платье.
— Это упала вода с цветов.
— Мназидика, душа моя, твои ирисы самые прекрасные в Митиленах.
— Я знаю это… Я знаю.
Одиночество
Для кого теперь красить губы? Для кого полировать ногти? Для кого душить волосы?
Для кого румянить груди, если они не прельщают ее более? Для кого омывать молоком руки, если никогда более они не обнимут ее?
Как смогу я заснуть? Как смогу спать? В этот вечер рука моя тщетно ищет в постели ее теплую руку.
Я не отваживаюсь более возвращаться к себе, в ужасную пустую комнату. Не решаюсь открывать дверь и глаза.
Письмо
Это невозможно, невозможно! Я бросаюсь в слезах на колени. Я не в силах сдержать слез, что льются на это страшное письмо.
Знаешь ли ты, как это ужасно — утратить тебя вновь, навсегда, вторично, после той необъятной радости от надежды вновь обрести!
Выслушай меня, согласись увидеться со мной еще раз. Будь завтра на закате у двери твоего дома. Завтра или в другой день. Я приду взять тебя. Не отказывай мне в этом.
В последний раз, возможно, но… еще раз, еще лишь раз! Я умоляю тебя об этом, я кричу и знаю: от твоего ответа зависит моя жизнь.
Пытка
Ты очень завидовала нам, Жиринно, пылкая дева. Что это за букеты подвешивала ты на дверной молоток? Ты ожидала, когда мы пройдем, и шла следом по улицам.
Теперь ты, согласно твоим желаниям, распростерлась на любимом месте, с головой на подушке, что хранит другой женский запах. Ты крупнее ее, твое чужое тело меня удивляет.
Смотри, я уступила тебе наконец. Да, это — я. И ты можешь играть моей грудью, ласкать мой живот и отворять мои колени. Мое тело, все целиком, отдано твоим неутомимым поцелуям. Увы!
Ах! Жиринно! Глаза мои полнятся слезами любви! Вытри их волосами, не целуй их, дорогая, и прижми меня ближе, еще ближе, чтобы укротить мою дрожь.
Жиринно
Не помышляй, что я полюбила тебя. Я просто съела тебя, как фигу, я выпила тебя, как обжигающую влагу, и я обвила себя тобой, словно поясом.