— Дак вот, Александр Егорыч, опростоволосился я, значит, когда принял вас за туриста. А вы вон какой турист! Я и плёл вам как туристу, на воображение бил. Слова-то мои теперь супротив меня и обернулись.
— Не прибедняйтесь. Сто тринадцать — это не байка.
— Впрямь, не байка. Но то ж когда было!
Молчанов нахмурился.
— Вынужден вас предупредить, Бережной. Если что-нибудь подобное случится сейчас, будете очень строго наказаны. Вы лесник. Ваша задача — охранять животных. Упаси бог, если вы…
Бережной прижал руки к груди.
— Слово старого человека, Александр Егорыч! Я ить и вашего папашу знавал. На что был грозен, а с ним у нас никогда плохого не случалось. Дядя Алёха — аккуратист. Нельзя так нельзя. Понимаем.
Он шёл с Молчановым ещё несколько минут, но беседа не клеилась, научный работник хмурился, и Бережной, вздохнув, стал отставать. Чего же упрашивать!
А Молчанов шёл к учителю и все время думал: зачем Капустин так настойчиво уцепился именно за старого браконьера? Выходит, ему нужны только такие люди. Теперь понятно, зачем нужны. Но как поведёт себя лесничий Коротыч, если охотничий домик заполнится приезжими людьми, которые могут рассматривать заповедник как свою вотчину, как место для лёгкой, необременительной охоты под видом научного изучения фауны Кавказа?!
Вот положение! Борьба со своими. Этого ещё не было.
— Что твой поход, Саша, как приняли? — таким вопросом встретил хмурого гостя Борис Васильевич.
— Ваши опасения обоснованны, — просто ответил он. — Атмосфера у них самая что ни на есть низменная. Плохая атмосфера. Что угодно-с…
— Как поступишь?
— Останусь здесь. Заставлю понять…
— А если они будут поступать по-своему?
— Тогда — война.
Борис Васильевич промолчал, только седую голову наклонил.
Согласился.
Глава седьмая
ЗДЕСЬ БЫВАЕТ ОПАСНО
1
Первые два дня жизни на новом месте олень Хоба ощущал необъяснимое волнение. Вдруг срывался с места и мчался по лесу, обегая одну поляну за другой. Или, замерев под густым, тенистым дубом, стоял словно изваяние и десять и двадцать минут, вслушиваясь в смутный шум леса, который чем-то отличался от шумов лесного края на той стороне гор. Даже ночью, выбрав для лёжки укромное место, он не мог задремать, потому что чужие, непонятные звуки чёрного леса то и дело пугали его.
Вдруг заплачут шакалы, сразу много шакалов со всех сторон, и такой подымут адский шум, вой, плач, что спокойным не останешься, хотя Хоба прекрасно знал этих мелких пакостников, совершенно не опасных для него, соберись они хоть в сотенную стаю. Замолчат, разбегутся шакалы, тогда неожиданно прилетит ветер, остро и влажно пахнущий морем. Морского запаха Хоба ещё не знал и потому боялся. Довольно часто видел он в чёрной, очень чёрной ночи светящиеся зеленоватым блеском глаза диких котов, тоже не страшных для него хищников. Но соседство с недреманными хищными глазами никак не способствовало покою, и он вставал, чтобы уйти от колдовских глаз подальше.
Этот южный лес первое время казался ему очень недобрым лесом.
Повсюду, как паутина, с деревьев свисал зелёный лишайник, мешающий видеть далеко и зорко. Его можно было есть, этот вкусный лишайник, но поначалу Хоба с большой опаской жевал его, словно ожидал какого-нибудь подвоха. И потом колючки. Ох уж эти колючки! Лианы встречались и на родных северных склонах, но не очень часто, кроме того, в северном лесу они выглядели недоростками по сравнению с местными, колхидскими. Тут, в руку толщиной, они цепко оплетали высоченные клёны снизу доверху так, что трудно было понять, клён это стоит или сама лиана. Джунгли в зеленой путанице становились непролазными, чудовищно густыми, многоэтажными, и в каждом этаже со своим оттенком зелени, со своими цветами, птицами, животными. Хоба иной раз бродил с целым венком ужасно цепких стеблей на рогах, он нервно мотал головой и снимал с себя лесные вериги только на полянах, где можно было прочесать рога в густом шиповнике или кизиле. Все, все непривычно.
Долины рек в причерноморских лесах узкие, похожие на корыто, а склоны по обе стороны крутые, если бежать, то не вот-то разовьёшь скорость, и потому каждая такая долина, вдобавок ещё заваленная понизу огромными камнями, представлялась ловушкой, из которой трудно выбраться. Здесь тоже густота непроходимая, колючая, часто с чёрным, железной крепости самшитом, через который и вовсе нет хода.
Но зато еды здесь было вволю. Хорошей, вкусной еды. Трава на полянах скрывала оленя почти целиком. Всюду нежный лишайник и листочки ломоноса. Сочные веточки с приятным вкусом изысканного блюда. Ягоды любого качества, всех расцветок и размеров. И даже грибы — огромные опёнки, яркие мухоморы в самых тёмных местах, сочные маслята и хрусткие, толстоногие боровики. Не надо выхаживать многие версты, здесь сыт на каждом пятачке. Щедрость природы просто сказочная. Влажно, тепло, тихо.
Оставив на дороге Александра Молчанова, Хоба весь первый день бродил в окрестностях посёлка. Откуда-то снизу слышались голоса, лай собак, шум машин, даже музыка, он ждал, не нанесёт ли ветер знакомый запах, не вернётся ли Человек, но разных запахов было много, а желаемого все не было.
И тогда Хоба, все больше беспокоясь, двинулся в обратный путь, туда, где в прогалины леса врывался серебряный блеск ледников Псеашхо. Ближе к альпийским лугам. На свои пастбища.
По мере подъёма лес редел, сперва пошёл весёлый бук, потом чёрный пихтарник. Приятно похолодало. И запахи сделались другими, знакомыми. Душные колхидские джунгли остались внизу. Вскоре начались крутосклонные луга в берёзовых опушках. Совсем родные луга.
Да какие луга!
Не успел он насладиться сладкой и сочной травой, как невдалеке увидел мелькнувшие между берёз чьи-то высокие рога. Хоба раздул ноздри и, высоко подняв голову, пошёл на сближение. Он столкнулся с рыжеватым, толстым и флегматичным рогачом чуть ли не нос к носу. Оба замерли, изучая друг друга. Оба фыркнули, а в следующий момент с подчёркнутым спокойствием склонились к траве и стали рвать её, тем самым показывая своё миролюбие. Даже тени враждебности не было в их поведении. Встретились — и хорошо. Будь здоров, живи, как тебе хочется.
Так они паслись, следуя друг за другом, а вскоре Хоба заметил неподалёку ещё трех рогачей и трех подростков, удивлённо пяливших глаза на огромного незнакомца. Всю утреннюю зорю маленькое стадо паслось вместе с ним, а когда Хоба решил, что пора на отдых и пошёл березняком на продуваемый холм, где чернели низкие кусты рододендрона, стадо тоже потянулось за ним, бессловесно признав Хоба за своего главного. Неожиданное положение.
Однако он не мог не понять, что в стаде ему спокойней и как-то веселей. Ум хорошо, а пять лучше. Все отдыхали, и все были настороже. Когда в километре от них слишком уж подозрительно закачались ветки буковой поросли, Хоба поднялся, и все поднялись, чтобы следовать за ним в более удалённое от коварной рыси место. И когда солнце уходило за отроги далёких хребтов, все стадо так же единодушно последовало за вожаком к солонцам, а потом поднялось ещё выше, на вечернюю кормёжку.
Лишь через трое суток, встретившись с маленьким стадом ланок, Хоба недвусмысленно дал понять своим новым друзьям, что желает остаться с этими ланками и покорнейше просит рогачей удалиться. При этом он пробежался туда-сюда на виду у сверстников и помахал своей огромной короной вверх и вниз, что означало уже не только просьбу, но и приказ. Рогачи удалились без обиды и горечи. Время осенних битв ещё не подошло, ярость не созрела.
Ланки не слишком обрадовались, они были заняты своими оленятами, и Хоба остался как бы незамеченным. Он расхаживал неподалёку, отдыхал в сторонке, но из виду своё новое стадо не упускал. А если какой-нибудь малыш приближался очень близко, чтобы выяснить, не хочет ли этот рогатый дядечка поиграть с ним, Хоба просто отворачивался, и морда его выражала усталое равнодушие, даже некоторое презрение.
Равнодушие к ланкам и оленятам на поверку оказалось деланным, искусственным.