Лобик встал и, нетвёрдо переступая, заковылял через поляну. Остановился, опять лёг.
Кусты перед ним раздвинулись, оттуда вылезла рогастая голова Хобы, который отныне совсем не боялся медведя.
Отдохнув, Лобик пересёк поляну и, не оглядываясь, скрылся в лесу. Исчез и Хоба.
— Никуда они не уйдут, — уверенно сказал Архызу хозяин. — Пусть отдохнут в тишине. И мы тоже посидим, пообедаем.
Он по-мальчишески хмыкнул:
— Вот какие бывают дела!
Глава восьмая
ПЛЕНЕНИЕ ОДНОУХОГО
1
Отсюда до кордона лесника Петра Марковича Семёнова считалось не более пяти километров. До охотничьего дома — шесть.
Два часа ходу.
Молчанов с Архызом шли не спеша, стараясь не уклониться от лесниковой тропы, которая спокойным полукольцом опоясывала отдельно стоявшую гору и, минуя непролазную заросль рододендрона, выводила прямо на перемычку к другой горе.
Вот здесь-то Архыз и завилял хвостом.
— Где они? — спросил хозяин и проследил за взглядом овчара.
Сквозь зеленую занавеску лиан проглядывали блестящие концы рогов. Хоба ждал их. Когда они прошли, он тоже вышел на тропу и поплёлся следом. А вскоре отыскался и Лобик.
— Ладно, — сам себе сказал Молчанов. — Я вас все-таки сведу…
Он не знал, что судьба уже сводила медведя с оленем — там, у перевала, где пурпурные гадюки.
Тропа спустилась в долину Ауры, сделалась шире, домовитей.
В стороне от реки и чуть выше, на берегу тощего в это сухое время, но кристально-чистого ручья, стоял дом Петра Марковича — бревенчатая пятистенка под чёрной от времени дранкой. Большой участок редкого грушняка и луга вокруг дома был обнесён жердевой оградой. Зеленела на огороде капуста, тёмная ботва картофеля подходила к густому осиннику у ручья. Хороший огород.
На лавке возле дома сидел Семёнов, а рядом дымил самокруткой лесник Бережной.
Они встали. Семёнов приподнял фуражку, дядя Алёха поклонился с особенным уважением.
— Никак, с перевала? — дружелюбно спросил он. — И когда только успели? Кобель ваш не кинется?
Архыз близко не подошёл, глянул раскосо на новых людей и лёг поодаль, будто все дальнейшее его не касалось. У сарая вертелась и бесновалась на цепи дворовая собака лесника. Семёнов цыкнул на неё, собака юркнула под сарайные слеги и теперь высматривала оттуда, изредка взлаивая от глухого негодования.
— Тут недалеко ходил. — Молчанов скинул куртку, прислонил к стене карабин. Он был полон впечатлений от только что случившегося и сразу взялся рассказывать, как кабаны загнали на черешню матёрого медведя.
Семёнов оживился, спросил:
— Это сразу за Круглой? — Так называлась близкая отсюда гора.
— Как раз где большая черешня у реки. Там все истоптано кабанами.
— Да ведь он попал на угодья моего срамотника желтобокого! Ну который «С приветом». Я в дневнике о нем писал. Тот ещё деспот! Он и тигру загонит, не токмо медведя. Только вот что непонятно, Александр Егорыч: у меня в тех местах ни одного медведя нету. Они у меня правее живут, километров в восьми от кабаньего царства.
— Новичок. Мой медведь туда пришёл, Лобик его кличка.
— Твой? — Лесники переглянулись.
— Ну, есть такой. Отец ещё малышом отыскал, он у нас воспитывался, а потом в лес ушёл.
— Да ведь это когда было-то! — Семёнов вспомнил разговоры, которые слышал уже давно. — Если тот медведь и остался жив, дикарём давно сделался… Какой же он твой?
— Дикий или не дикий, а хозяев помнит. И со мной он в дружбе. С рук иной раз кормлю.
— Ну это ты… — Семёнов хмыкнул.
Снова вылезла лесникова дворняга и прямо зашлась лаем. На весь лес, да с каким-то особенным подвыванием. Архыз поглядывал то на неё, то на хозяина, но Молчанов не замечал напряжённого взгляда овчара.
— А ведь она на ведьмедя лает, — вдруг сказал Бережной.
— Какого там медведя? Цыть, глупая! — Семёнов привстал, но дворняга прямо заходилась. — И в самом деле, чтой-то она?…
— Боюсь, что Лобика учуяла, — смеясь, сказал Молчанов. — Он как раз за мной шёл. Не хотел отставать, архаровец, лежит сейчас где-нибудь за кустом и собаку твою с ума сводит.
— Неужто он и жилья не боится?
— Нет. Если его не обижают, запросто и ближе придёт.
— Лучше не надо, Александр Егорыч. Корова на глаза ему попадётся, не удержится от соблазна, задерёт. Тогда я тебе счёт… А глянуть на него охота, все же новенький зверь в моем обходе.
— А вот мы сейчас и глянем. — Молчанов осмотрелся. — Дал бы ты мне, Маркович, две посуды каких-нибудь да съестного, хлеб у меня кончился, выманили звери.
Семёнов кликнул жену, сказал ей насчёт варева, а сам сходил в сарай и принёс ведро и бадейку. Дворняга все подвывала, а вот Архыз лениво ушёл за изгородь и скрылся. Лесник плеснул в бадейку супу, вывалил картошку. А в ведро Молчанов набросал куски хлеба.
— Это другому приятелю моему, оленю, — сказал он.
— Значит, у тебя целый зверинец. — Семёнов уже вертел в руках бинокль. — Может, винтовку все же взять? Мало ли…
— Вы вот что… — Александр осмотрелся. — Зайдите в сарай и дворнягу уведите, чтобы не смущала. Оттуда все видно. А я поманю медведя и оленя вон на ту поляну. Обзор хороший.
Он взял ведра и пошёл к лесу, всего двести метров или чуть больше. Поставил бадейку, прошёл шагов пятьдесят в сторону и там с ведром в руке стал ждать. Архыз выскочил откуда-то, подбежал к ногам, повертелся около хозяина.
— Ложись, ложись, — приказал Александр. — Знаю, где был. Сплетничал. Подождём вместе.
Ждали долго, должно быть, с четверть часа. Первым вышел Хоба. Смело подошёл, но метра за три до Архыза выгнул шею и потряс рогами. Овчар понятливо встал и отбежал подальше. Чтобы не смущать.
Молчанов протянул хлеб.
— Бери, Хоба, ешь. Твоя доля.
Олень потянулся, мягкими губами взял хлеб. Тогда Молчанов уселся в траву и поставил около себя ведро. Хоба разохотился на лесников хлеб, жадно ел, посматривая на человека и собаку.
Что-то произошло в той стороне, где стояла бадейка. Хоба вскинул голову и насторожился.
Бурая туша незаметно отделилась от стены леса. Лобик ещё некоторое время стоял принюхиваясь, как делал это, когда оказывался вблизи ловушки или капкана, но тут он увидел и почувствовал Молчанова и, вероятно, успокоился.
И все же не сразу принялся за еду. Обошёл бадейку со всех сторон, приблизился, тронул её лапой, лёг и полежал несколько минут, облизываясь. Словно ждал — не взорвётся ли, а уж потом поднялся и сунул свой длинный нос в похлёбку, от которой так хорошо пахло.
— Сиди, Архыз, — приказал Молчанов, а сам поднялся и, оставив оленя над ведёрком, пошёл к Лобику.
Он знал: из сарая сейчас хорошо видят обоих зверей и его с собакой. Он хотел доказать лесникам, что слова о дружбе с двумя дикарями — не пустые слова.
А в сарае действительно не сводили глаз с оленя и медведя. В бинокль зрители наблюдали за каждым их движением.
И вдруг Бережной не сдержался.
— За-ра-за! — тихо пробурчал он, узнав огромного медведя, который в своё время мог бы стать сто четырнадцатым, но ушёл с двумя пулями в теле и, оказывается, выжил.
— Чего ты? — Семёнов оторвался от бинокля.
— Так… Ты смотри, какая кумедия.
Александр был в пяти метрах от медведя, без ружья, с голыми руками. Даже Архыз не шёл с ним. Лобик поднял перепачканную морду. Ждал и не убегал. В бинокль было видно, как шевелятся губы у научного сотрудника, он что-то говорил медведю и улыбался. Бесстрашный человек.
Семёнов потянулся к винтовке, оттянул затвор.
— Ты что? — хрипло сказал Бережной. — Смотри, Молчанова не хлестни.
— Я так, на всякий случай.
Можно понять лесника: впервые в жизни он видел, как человек подходит к дикому медведю, как говорит с лесным зверем. Чудо!
Тем временем Александр подошёл вплотную к зверю, протянул руку, положил её на широкую спину медведя. Лобик чуть пригнул голову, сторожко смотрел жёлтыми глазами на человека, но даже не шелохнулся.
— Ешь, ешь, дружище, — сказал Молчанов, и медведь, будто поняв, действительно нагнулся, стал шумно хватать картошку и чавкать.