Однако дискуссии не утихали. Предположим, мы нашли планету с молодой животной жизнью. Следует ли оставаться в стороне, позволить эволюции идти своим чередом? Ведь есть шанс, что миллиарды лет спустя там возникнет разум!
А если на планете только растительная жизнь? Или одноклеточные микробы?
Возможно, вас удивит, что человечество, стоя на краю гибели, тратило время на обсуждение столь абстрактных вопросов, моральных и философских. Однако смерть заставляет задуматься о действительно важных вещах: почему мы здесь, что нам делать?
Концепция Метаправа — уверена, вы слышали этот термин — обрела большую популярность. Возможно ли разработать юридический и моральный кодекс, применимый ко всем разумным существам? Удастся ли уравнять царствовавших на Земле в конце ее истории двуногих бескрылых млекопитающих с другими видами?
Сторонники исключительности хомо сапиенс как единственного разумного вида, известного науке, ставили его выживание выше всего остального. Кто-то придумал эффектный лозунг: «В выборе между Человеком и Плесенью я голосую за Человека!» Кстати, лидером противоположного лагеря стал доктор Кальдор, обретя тем самым достаточно недругов.
До прямой конфронтации, по моим сведениям, не дошло. Пройдут века, прежде чем мы получим сообщения от последних отправившихся в космос сеятелей. Если ответят не все — что ж, возможно, плесень победила…
В 3505 году на последней сессии Мирового парламента были определены некоторые принципы, ставшие в будущем основой для колонизации планет. Набор указаний окрестили Женевской директивой. Многие считали их невыполнимыми, чересчур идеалистическими. Но ценно само намерение. И неважно, в состоянии ли Вселенная оценить подобный жест.
Сейчас нас интересует лишь один пункт директивы, наиболее известный и противоречивый. Из-за него не рассматривались самые многообещающие цели.
Достаточно нескольких процентов кислорода в атмосфере планеты, чтобы заподозрить существование жизни на ней. Этот химический элемент слишком активен и недолго остается в свободном состоянии. Запасы должны постоянно пополняться растениями или подобными организмами. Конечно, кислород не доказывает наличие, скажем, млекопитающих. Он лишь создает предпосылки для их появления. И хотя животная жизнь редко ведет к возникновению разума, иного пути не существует даже в теории.
Таким образом, в соответствии с принципами Метаправа, планеты с кислородосодержащей атмосферой исключаются из рассмотрения. Однако не изобрети мы квантовый двигатель, дающий практически неограниченные возможности и могущество, сомневаюсь, что парламентарии осмелились бы принять столь радикальное решение.
Теперь позвольте изложить план действий на Сагане-два. Как показывает карта, больше половины ее поверхности покрыто льдом. Глубина в среднем три километра. Весь кислород, который нам понадобится, заключен в этой толще.
Выйдя на орбиту, «Магеллан» воспользуется малой долей мощности квантового двигателя, чтобы выжечь лед и разложить образовавшийся пар на кислород и водород. Водород улетучится в космос; если потребуется, мы поможем ему специально настроенными лазерами.
Через двадцать лет в атмосфере Сагана-два накопится десять процентов кислорода. Из-за большого количества окисей азота и прочих ядов она все еще будет непригодна для дыхания. Тогда мы спустим на планету искусственно выведенные бактерии и растения, чтобы ускорить процесс. Но закачанное нами тепло недостаточно изменит климат. Температура будет подниматься выше точки замерзания воды лишь в полдень на экваторе.
Мы снова воспользуемся квантовым двигателем — вероятно, в последний раз. «Магеллан», до этого видевший только космос, наконец опустится на поверхность планеты.
Ежедневно в определенное время суток двигатель будет работать по пятнадцать минут. Как долго придется повторять процедуру, узнаем на месте. Потребуется максимальная мощность. Мы способны рассчитать, выдержит ли корпус. Но место посадки может оказаться геологически неустойчивым. В таком случае придется переместить корабль.
Задача — замедлить планету и двигать ее к солнцу, пока климат не станет умеренным. По грубым прикидкам, включать и выключать двигатель предстоит в течение тридцати лет. Еще двадцать пять лет уйдет на то, чтобы сделать орбиту круговой. В это время Саган-два уже будет пригодна для жизни. Останется единственный недостаток — жестокие зимы. Они продержатся до заключительного этапа операции.
В итоге мы получим девственную планету размером больше Земли, с шестьюдесятью процентами суши и средней температурой в двадцать пять градусов. Содержание кислорода в атмосфере составит семьдесят процентов от земного и будет постоянно расти. Девятьсот тысяч спящих в анабиозе проснутся, и мы предоставим им новый мир.
Таков сценарий. Только непредвиденные обстоятельства или внезапные открытия заставят нас отклониться от него. А если случится худшее…
Доктор Варли поколебалась, затем мрачно улыбнулась.
— Нет. Что бы ни случилось, мы больше не увидимся. Если не получится с Саганом-два, в тридцати световых годах есть другая цель. Возможно, она окажется лучше. Может быть, в конце концов мы колонизируем обе. Будущее покажет.
Дискуссия началась не сразу. Услышанное ошеломило академиков. Оратора наградили искренними аплодисментами. Президент, долгим опытом наученный заранее готовить вопросы, затворил первым.
— Доктор Варли, банальный вопрос. В честь кого или чего названа планета Саган-два?
— В честь автора научно-фантастических романов начала третьего тысячелетия.
Как и рассчитывал президент, лед тронулся.
— Вы упомянули, доктор, что Саган-два имеет по крайней мере один спутник. Что с ним станет, когда орбита планеты изменится?
— Лишь едва заметные пертурбации. Он продолжит двигаться с планетой.
— Если бы директиву… какого там, три тысячи пятисотого…
— Три тысячи пятьсот пятого.
— …ратифицировали раньше, где бы мы оказались? Таласса явно не удовлетворяет ее принципам!
— Очень хороший вопрос. Мы часто его обсуждали. Миссия корабля-сеятеля две тысячи семьсот пятьдесят первого года — вашего Материнского Корабля на Южном острове — наверняка бы противоречила директиве. К счастью, проблем не возникло. У вас нет наземных животных, и принцип невмешательства соблюден.
— Гипотетический вопрос, — произнес молодой академик, к удивлению старших коллег. — Вы утверждаете, что кислород означает жизнь. Но откуда уверенность, что без него небесное тело мертво? Легко вообразить всевозможных существ, в том числе разумных, на планетах без кислорода, даже без атмосферы. Если эволюционными преемниками людей станут машины, как предполагают многие философы, они предпочтут воздух, не способствующий ржавлению. Вы представляете, насколько старой может оказаться планета Саган-два? Если она миновала кислородно-биологическую эру, вас будет ждать машинная цивилизация.
Среди аудитории раздались смешки и недовольное бормотание: «Научная фантастика!» Доктор Варли подождала, пока академики успокоятся, и коротко ответила:
— Мы не особо волнуемся по этому поводу. Если наткнемся на машинную цивилизацию, принцип невмешательства вряд ли станет главной заботой. Меня больше волнует, как они повлияют на нас!
В задних рядах медленно поднялся человек, старше которого доктор Варли не встречала на Талассе. Председатель моментально нацарапал записку и передал ей:
Проф. Дерек Уинслейд, 115 лет, ВС Т. науки, историк.
Пару секунд доктор пыталась понять, что означает ВС. Вдруг ее осенило: это сокращение от «Великий Старец».
Закономерно, что патриарх талассианской науки — историк, подумала она. За семьсот лет Три острова породили лишь горстку настоящих мыслителей.
Однако не стоило винить талассиан. Они строили новую цивилизацию; стимулы к исследованиям, не приносящим практических результатов, отсутствовали. Имелась еще одна проблема, более серьезная, но менее очевидная. Одновременно каждой научной дисциплиной занималось слишком мало людей. Невозможно было достичь «критической массы», необходимой для порождения новой области знаний из фундаментальных исследований.