— Дружненько! Разом! Ну вот, наконец…
Гость-то наш — дышит! Какой молодец!
Дышит, как бык, а не фат с Пикадилли.
Вот где геройство! Всех убедили,
Даром что франтом
Явились вначале.
Сэр, вашу руку! — шахтеры вскричали
В Пеннарби-Майн.[5]
Поле для игры в гольф
Дует бриз на пригорке.
Задвигаем конторки!
Выйдем в поле, где клюшки и лунки,
Где цветение дрока
Впечатляет глубоко,
Где играют спортивные струнки.
Голубые палаты,
Где любые кантаты
Исполняет пернатое племя,
Игровые площадки
Или царство брусчатки, —
Выбирайте же, — самое время!
О мячах и о метках,
О любителях метких
Мы расскажем врачам, — а военным
Об участках препятствий,
Чтоб среди неприятствий
Был конечный успех — непременным.
Зачарованный вешкой,
Здесь политик с усмешкой
Говорит о «возвышенной цели»,
Здесь не квёлые клушки,
Здесь весёлые клюшки,
Здесь душа, здесь — восторг на пределе!
Ах, нечасто мы всё же
Прикасаемся к коже,
То бишь, к ручке, к её рукоятке,
Но со сталью упругой,
Как с любимой подругой,
Мы, встречаясь, дрожим в лихорадке.
Где спортивные клики,
Одобрение клики —
Грех великий, а радость — ничтожна:
Ведь с удачным ударом
Дар, доставшийся даром,
Право слово, сравнить невозможно!
Приходите, актёры,
Школяры, прокуроры,
Если злая хандра одолела.
На лужайке спортивной
От болезни противной
Вы избавитесь, — милое дело!
Мы устали от странствий
В бесконечном пространстве,
А идти ещё — годы и годы
Обо всём позабудем,
Ныне счастливы будем,
Если завтра вернутся невзгоды![6]
.
УМИРАЮЩИЙ ПСАРЬ
Мне стало жарко, — собаки
заливались на все голоса, —
Себя не жалея, провёл в седле я
в тот день полтора часа.
«Джек, у меня чахотка, —
сказал я брату, — беда!»
И вот, не успел оглянуться,
как меня привезли сюда.
Ночью вспотел я, — слабость
меня охватила потом.
А нынче горло схватило, спёрло,
каждое слово — с трудом.
Замучил тяжёлый кашель,
не вижу, где тьма, где свет,
Беда! Не успел оглянуться,
и вот я — живой скелет.
И раньше-то весил мало,
а нынче — живой скелет,
И раньше-то весил мало,
а нынче — сошёл на нет.
И раньше-то весил мало,
а нынче, скажу без затей,
Вешу я ровно столько,
сколько самый худющий жокей.
Доктор твердит: причина,
что я тощего стал тощей,
В хворобных каких-то тварях,
что вроде сырных клещей.
Зовут их… Кажись, «мукробы»,
точно не помню я,
Но «муки» они мне «робят»
и не дают житья.
Всё, моя песня спета,
знаю, дела мои — швах.
Люди молчат, но это
прочёл я в людских глазах.
Херст за конюшней присмотрит,
за псарней — мой Джек дорогой,
Хотя присмотреть за сворой
я могу, как никто другой.
Всяк подтвердит, кто знает,
что я говорю не зря:
Нынче во всём Суррее
лучшего нет псаря.
Каждого пса щеночком
помню. Лежу пластом,
Но если увижу, что машет хвост,
я скажу, кто машет хвостом.
Чую природу, слышу
голос её живой!
Чую природу, знаю
каждый скулёж и вой.
Рядом со мной проведите
четыре десятка псов
И сорок их кличек вспомню
на сорок их голосов.
Книжек я не читаю,
мне ни к чему они.
Лошади и собаки, —
в них и труды, и дни.
Лошади и собаки, —
им я душевно рад:
Мне всегда интересно,
о чём они говорят.
Бешенство! То-то страсти! Сколько прошло? Пять лет.
Нейлер, пёсик мой бедный! — Помните или нет? —
Тащил я его из псарни, как тащат больных бродяг,
А после мне сказали,
что я спас остальных собак…
©Перевод Евг. Фельдмана