Вот размазня! Но я не стала брюзжать. Мы те, кто мы есть. Обезьяны. А обезьяне не преодолеть себя, не победить животную суть.
— Что от тебя хотел следователь?
Я рассказала.
— Если Илья умрёт, все трупы спишут на нас. Идеальный вариант для ментов. Если выживет, придётся дальше копать. А зачем это им?
— Намекаешь, что «Петюня» тихонько прикончит Илью?
— Почему бы и нет?
— Он сказал, что он верит в высшую справедливость.
— Ну вот! Станет карающей дланью… — он задумчиво почесал подбородок. — Только не сходится что-то. Мы никогда не взрослели, ни в одном из миров. Мы должны умереть, а не сидеть в тюрьме.
Как же он мне надоел со своей чепухой! Если бы нас не связало расследование, я бы с ним не общалась.
Я перевела разговор:
— Как думаешь, кем станет Илья, когда вырастет? Военным? Поедет в АТО?
— АТО уже может закончиться.
Я как-то не думала, что такое возможно. Донецк не вернётся назад, а Киев его не отпустит.
Мурлыка продолжил:
— В армии придётся подчиняться приказам… Нахрен такое! Лучше хирургом. Детским. Войны редко бывают, а детей у хирурга навалом. Режь — не хочу!
Он будто бы выбирал своё будущее. Мне стало противно и страшно. С кем я связалась?
Наскоро попрощавшись, я вернулась в комнату.
Девчонки смотрели, как на прокажённую. В глазах был страх. Я поняла, что больше меня не тронет никто.
С одной стороны, это было приятно. С другой…
Ведь я не такая! Наверное…
В голове зазвучало:
«Ты была на войне. Такое меняет людей. Застрянет что-то внутри и сидит, притаившись. До поры...»
Неужели она пришла, эта пора?
Я опять начала сомневаться во всём — в том, что Злату и Сашу убила не я, в своём здравом рассудке и даже в реальности мира. Теперь я боялась уже не «Петюню», и не Илью. Теперь я боялась себя.
Девчонки при мне не общались. Сидеть в тишине было невыносимо. Я распахнула окно и уселась на подоконник.
Внизу, в «скорую» грузили Илью. Дверцы захлопнулись, включилась «мигалка», и машина неспешно поехала по степи. Столбом заклубилась пыль.
Пока что, Илью не убили.
От досады я так закусила губу, что на подоконник капнула кровь.
Блять! Она так не заживёт никогда. А мне нужно быть красивым товаром!
Я переоделась — при всех, ничего не скрывая, и ушла на Днепр.
Закат я встретила там. Когда солнце спряталось за горизонтом, окрасив далёкие облака, в душе родилось торжество.
Илья говорил, что я не увижу закат, но его не увидел он!
Круг восьмой. "Смерть"
Утром я зашла в умывальник и остолбенела. На подоконнике восседал Илья — живой, в отличие от Сашки. Лоб заклеен пластырем, вот и всё.
Не то, чтобы я была сильно удивлена. Я давно не верила ни в Деда Мороза, ни в высшую справедливость.
Илья поманил меня пальцем. Я подошла.
— Твоя выходка ничего не меняет. Ты сегодня умрёшь.
Я его уже не боялась.
— Сегодня умрёшь ты сам!
Я отвернулась, повесила полотенце и принялась умываться. Илья посопел за спиной и тихонько ушёл.
Я расхохоталась. Правда, слегка истерично.
За завтраком мы с Мурлыкой сели отдельно от всех.
— Он здесь. Живой. Никто его не убил.
— Я уже видел.
— Он ждал меня в умывальнике и опять угрожал. Всё по кругу.
— Да, всё по кругу… — Мурлыка был, будто не здесь. — Когда-то придётся его разорвать.
— У тебя всё — «когда-то»! — сказала я зло. — Ты даже на вышку не можешь залезть!
К нам подошёл Семёныч.
— С Ильёй всё в порядке — не считая того, что он сбежал из больницы. Ушибы и сильное сотрясение. Он, кстати, не помнит, как ты его била. При травмах такое бывает.
— Я очень рада.
Семёныч продолжил:
— В принципе, можно тебя посадить. Но мы это делать не будем, ведь у тебя на сегодня назначена встреча. Помнишь, надеюсь?
— Ага.
— Перед обедом. Образ — невинная милая девочка. Произведи впечатление!
После завтрака я отправилась в душ.
Мало ли что! Вдруг «покупателю» не понравится мой личный запах. Рисковать я не собиралась.
И никаких обольстительных Гуччи-рашей, только капелька лёгких духов. Невинность, и ещё раз — невинность!
Когда я вышла из душа, меня ждал сюрприз. Одежды не было.
Девчонки! Меня начинали боятся, но ненавидеть не перестали. А я размечталась, что меня оставят в покое! Напрасно Семёныч сказал о встрече при всех.
Да только, я уже стала другой. Плевать я на всех хотела!