-Ну вот... дальше ты сама. - Моховик переступил с ноги на ногу. Было заметно, что лесовички чувствуют себя неуютно. - Большие леса закончились. Там - редколесье, а значит, - люди. Поспешай, тебе нельзя одной оставаться. Удачи тебе, цветочек...
-Не знаю, как и отблагодарить вас. - Амариллис развела руками. Ничего ценного у нее не было, разве что только подвеска черного золота, изображающая танцовщицу Нимы, но это украшение слишком много значило для нее и отдать его она не могла.
-Как отблагодарить-то? - Моховик усмехнулся, отступая вглубь леса. - Выживи. Просто и только - выживи, цветочек.
И лесовички бесшумно исчезли. Амариллис еще с минуту постояла у опушки, вглядываясь в тень деревьев; казалось, что все произошедшее только почудилось ей, - уж очень неправдоподобно добрыми и бескорыстными были ее проводники... как в старой сказке. Но лежавшие в котомке маленькие лепешки, баночка с мазью и мешочек с порошком («Мало ли что... вдруг и пишог сгодится») подтверждали реальность случившегося. Помедлив еще немного, девушка поклонилась и повернула в сторону холмов.
По открытым местам идти оказалось труднее; Амариллис старалась прятаться от солнца в тени перелесков, но иногда ей приходилось переходить заросшие высокой травой луга. Ноги вязли в траве, голова кружилась от жары и запаха цветов, живот ощутимо потяжелел и как-то опустился. Дышать после этого стало легче, но Амариллис поневоле заспешила - ребенок давал ей знать, что вскоре запросится на свет. Поэтому она не прекратила идти даже после захода солнца. Вскоре после того, как стемнело, она прошла негустой сосновый борок, вышла на дорогу. Места казались ей смутно знакомыми, будто виденными не то в далеком детстве, не то во сне. Теряя последние силы, она дошла до каких-то зарослей и опустилась наземь. И тут поясницу ее опоясала резкая боль, будто сомкнулись стальные челюсти капкана. Амариллис охнула - она не ожидала, что роды начнутся вот так сразу, без предупреждений в виде нудных, тянущих судорог. Девушка расстелила плащ, оторвала от платья изрядный кусок, укоротив его до колен, - чтобы было во что завернуть младенца. Она подняла голову - небо, прежде такое ясное, усыпанное крупной солью августовских звезд, померкло, его заволокло тучами... на лицо Амариллис упала первая капля теплого дождя. Луна, не спрятавшаяся за пологом туч, выглядывала половинкой бледно-золотого лица. Ну, а поскольку Амариллис не успела привыкнуть к страданию и смириться с его неизбежностью, следующая же волна боли заставила ее закричать.
-Господин!.. Господин!.. - слуга, заглянувший в комнату, был встревожен, почти напуган.
-Ну что там такое стряслось? - ответил ему резкий, недовольный голос.
-Господин, простите, но оборотень-то снова объявился! Да где, чуть ли не у ворот! Где-то в саду воет да кричит, сторож перепугался, за подмогой прибежал. Что делать-то будем, господин, а?
-Ох ты... - выругался старик, сидевший в кресле у камина. - Оборотень... Воет... Олухи вы все, как я погляжу. Какой оборотень на убывающей луне, голова твоя садовая?! Небось из Озерков кто забрел да с перепою песни голосит. Ну пошли, пошли... зови слуг, глянем, что там за страшилище.
Как сквозь сон Амариллис видела рыжий, рваный свет, плавающие в тумане пятна. «Факелы...», догадалась она, «откуда?..» Кто-то осторожно приподнял ее голову, поворачивая лицо к свету.
-Неужели?!.. Ты?! - голос, дрогнувший, пресекшийся, не был незнакомым. Амариллис отвела с глаз пряди мокрых волос, прищурилась, всматриваясь в говорившего.
...Ничуть не изменился. Разве только больше стало соли, чем перца, в волосах. А так - все тот же клевачий петух, ядовитый стручок. В чью честь Амариллис назвала своего первого сына - Арчеш Мираваль. Но не успела ничего сказать, задохнувшись от боли. Она едва осознавала, что ее поднимают, несут куда-то, потом почему-то прекратился дождь и стало теплее. Все это было неважно, Амариллис поняла, что наконец-то может не думать о том, что будет делать потом, когда все это закончится. У нее и без того было чем заняться в последний день лета.