С такой высоты была видна совсем другая картина. Везде, куда хватало взора, - пустыня... мертвые земли, руины, наполовину засыпанные песками, окаменевшие остовы гигантских деревьев. Вокруг этого великолепия - рваная ограда рыже-ржавых скал, похожая на лабиринт. За ними - та же пустыня, безрадостная череда каменистых и глинистых плато, редких стоящих особняком возвышенностей, бесконечных песчаных холмов, изредка оживляемая немыслимыми здесь одиноко растущими деревьями, больше похожими на грибы из-за высоченного ствола и единственного плоского листа. И над всем этим - совсем не то ласковое солнце, что согревало сад, оставшийся далеко внизу; над головой Гарма плавилось в безысходной ярости невыносимо белое светило.
...Плавно, неторопливо движутся тяжелые нетопырьи крылья, сминая раскаленный воздух, свиваются в причудливый узор серебряные и золотые змеи. Сознание того, что давно задуманное близко к исполнению, приятно даже богу. Посмотрим, устоят ли Восточные Врата теперь - теперь, когда у него есть и сила, и право воспользоваться ею. Сила, вот уже не одну сотню лет томящаяся в осколке первородного льда, названного кратко живущими алмазом темной крови. И право выпустить эту силу, не будучи разметанным ею по закоулкам мироздания, право указать и открыть ей путь. Тонкие черные губы улыбаются... осталось совсем немного. Уговорить ту, в чьих слабых руках волею слепого рока оказалось это право; просить ее о помощи, рассказать ей о тоске гибнущего мира, о незавидной участи жизни, задыхающейся в уютной клетке. Она поймет - Гарм уверен в этом, он видел, как она танцует... Как там сказал Чиро? Не из тех, кто терпит молча...
Гарм опустился на край листа, венчающего одно из гигантских дерев, присел, зачерпнул узкой ладонью воды - она оказалась неожиданно холодной, прозрачной, пахнущей свежестью раннего утра. Но пить богу не хотелось, и он небрежно стряхнул влагу со своих пальцев вниз; капли испарились, не успев долететь до земли.
С того самого дня, как Гарм переступил порог разрушенного дома богов, прошло не одно столетие. Он знал, что то место, в котором он сам пожелал остаться, мало чем похоже на его былой дом; он надеялся найти останки, руины, разрушенное великолепие - но никак не то, что встретило его за порогом. И чтобы хоть как-то определить суть произошедшего здесь, Гарм представлял себе Дом богов прекрасным рисунком, смятым, скомканным безжалостной рукой. Все четкие, строгие линии оказались изломаны и искривлены, все пропорции были нарушены, цвета смазаны и перемешаны. Первое время Гарм пытался восстановить разрушенное - но почти все его попытки оказались тщетными. Само пространство отказывалось слушаться его, да и время выкидывало шутку за шуткой. И все же ему удалось отстроить для себя небольшое крыло и сохранить малую часть сада (именно там он нашел Чиро, чудом уцелевшего в момент катастрофы), хотя и пришлось постоянно тратить силы на поддержание ограды вокруг этого мирного места, ибо остальные обитатели Арр-Мурра не соглашались вот так просто оставить его в покое.
Гарм понимал, что причиной искажения Дома богов стало его краткое соприкосновение с иной реальностью, находящейся за порогом Врат. Когда Сурт открыл их, в Дом словно ворвался сквозняк - на несколько секунд, и только, но и этого хватило, чтобы изменить саму сущность того места, где он просвистел, до неузнаваемости. И молодой бог, решившись дать новое имя старому дому, обрек себя на зависимость от него. Если Фенри и стал Лимпэнг-Тангом, то он все же играл... пусть уже не одну сотню лет, но играл. А Гарм действительно менялся.
Гарму пришлось привыкать к тому, что место океанских волн заняли бескрайние пески, что повылезавшие из уголков и закоулков смятого рисунка твари оказались крайне надоедливы и не всегда дружелюбны. Но самым тяжелым оказалось для него привыкать к одиночеству. Он скучал по брату, по матери, даже по дяде; но более всего - по отцу. Гарму не хватало его неизменной поддержки, понимания и ласковой иронии. Но шло время... и он привык быть один и ни в ком более не нуждался. Все свои силы, знание и любовь Гарм отдавал Арр-Мурра. Земли с сохранившимися руинами и его личным оазисом бог окружил лабиринтом, рисунок которого ежечасно менялся, скалы, образующие его, двигались бесшумно и быстро, расчерчивая песок красивым узором теней. А за пределами скальной границы на многие мили тянулась пустыня, разукрашенная гармовыми художествами, ибо нет ничего хуже, чем бог, томящийся от скуки.