Выбрать главу

— А вот прежде, — говорит Олена Архиповна, — девушки-подруги невестину долю выкликали. Не у нас, — у нас этого не бывало, — а мне бабушка рассказывала. Она не из наших мест была. Выйдут девушки рано утром на поле за огород невестин да и поют:

Да вот мы выйдемте, сестрицы, мы на круту гор*, На круту гору, на буен ветер, Вот мы встанемте, сестрицы, во единый круг, Мы прокличем-ка, сестрицы, зорю утреннюю, Мы прокличем-ка, сестрицы, зорю вечернюю, После зорюшки, сестрицы, вольну волюшку. Да и где же эта волюшка заболталася? Да в шелковой траве волюшка заплуталася, Во темных лесах воля заблудилася, Во чистых полях воля загулялася, Во черной грязи волюшка замаралася, Во быстрой реки воля умывалася. Во божьей церкви воля богу молится, Перед волюшкой, сестрицы, свечи теплятся…

— А у нас невеста тоже с волей прощалась, на девичнике плакала, — перебивает её Анна Григорьевна, которая пуще всего боится, как бы где-нибудь — пусть хоть на Новой Земле, пусть хоть па Курильских островах — не оказались песни лучше, чем в Кузьмином-Городке:

Полетай-ка, моя молодость, Во сыры бора, во темны леса! Сядь-ка, моя молодость, Что на саму на вершиночку, На вершиночку да на елиночку…

— А потом к венцу повезут. Тут уж все провожатые поют:

Разливалася студеная вода, Разлилась она, разлелеялась. Отплывали тут три кораблика: Еще первый корабель — с чистым золотом, А второй корабель — с ясным серебром, Еще третий корабель — с красной девицей…

— Нонь венчаться-то не ездят, конечно дело, только в сельсовете списываются, — говорит Авдотья Григорьевна, — а песни старые поют. Вот приедут из сельсовета, входят в дом молодого, подруги невестины и запевают:

Залетела вольна пташечка, Да залетела канареечка Ко соловьюшке во клеточку, Да за серебряну решеточку, Да за хрустальню переборочку…

— Тут уж, стало быть, девкиной воле и вовсе конец, — заключает кто-то из певиц.

— Уж больно эти песни на голосах красивы, — с искренним восхищением говорит Анна Григорьевна (и мы невольно вспоминаем дядю Лариона: и тут то же!), — как начнут петь — век бы слушала.

— А у вас в городу этих песен не знают? — спрашивают женщины. Мы принуждены сознаться, что, кроме специалистов, большинство горожан не знает.

— Ну, известно, откуда им знать, — замечает самая рассудительная, Авдотья Григорьевна, — а хорошо, кабы и там когда спели… Наши песни — чем не красивы?

— Да, Авдотья Григорьевна, конечно, ваши песни чудесные. И если не будут их петь на городских свадьбах, потому что свадьбы в городах празднуются сегодня иначе, чем в деревне, записать их, сохранить, напечатать, познакомить с ними людей в городе ведь надо? Вот мы и записываем.

— Ну пиши, пиши, — сочувственным хором отзываются певицы.

И мы пишем, пишем — благодарные, радостные, счастливые…

Эх, да ты береза, березонька бела! Ох, да что по корню белая да береза она кривлевата, Ох, да со вершины белая да береза она кудревата, Зелена она да кудрява… Ох, да насередь белой той березы гнездо соколино, Не соколино гнездо — гнездышко орлино… Ох, да соколино тепло гнездышко — его разоряют. Эх, да разорили теплое гнездышко его понапрасну. Ох, и что не мати с отцом сыночка в службу провожали: «Ты ступай, наш сыночек, познай службу. Еще царская-то служба — она растяжёла»…

Эти песни тоже знала и пела старая Россия. В этот раз мы слушаем и записываем их в деревне Шелексе.

От Архангельска до станции Плесецкой всего двадцать километров. Но это — только станция железной дороги, а деревня в стороне. До нее надо ехать еще одиннадцать километров лесом на лошадях.