Плывем, любуемся… И постепенно — сначала смутно, затем яснее начинают припоминаться какие-то литературные герои, которые вот так же безмятежно плыли когда-то по такой же спокойной, огромной реке.
Кто это был?
И туманные воспоминания быстро облекаются в яркие, с детства знакомые и милые образы. Похоже, что именно так плыли Гек Финн и негр Джим на плоту, скользящем по Миссисипи. Так же редко, как им (пожалуй, еще реже!), попадаются нам навстречу суда — карбаса, маленькие лодки, проплывающие у самого берега; так же упоительна огромная тишина, в которой каждый звук издали внятно слышен по воде; так же широко над нами ясное вечернее небо, так же чудесно ощущение свободы, счастья, радости жизни. Конечно, у Гека с Джимом и у нас это ощущение вызвано различными причинами: они радовались тому, что обрели свободу, убежав от своих угнетателей, а мы радуемся тому, что успешно закончили трудную и ответственную экспедиционную работу этого года. Но эмоционально это все едино. Нам очень хорошо! И Ирина не может понять, чем я недовольна.
— Соломы тебе мало? — допытывается она, — вот тащи отсюда, из-под Сережиного чемодана.
— Да не надо мне соломы, — отвечаю я не без тоски, — тут дело хуже. Не в соломе дело, а в жанре!
Анна Михайловна, дремавшая все последние пятьдесят километров нашего водного пути, поднимает голову из-под паруса и пытается подправить растрепавшиеся волосы под съехавший набок ситцевый платок. На полпути ее рука останавливается в воздухе. Анна Михайловна смотрит на меня с некоторым недоумением.
— В жанре? В каком жанре?
— Да в песенном, — безнадежно говорю я и выкарабкиваюсь со дна карбаса, чтобы взгромоздиться на свой тугой, грязный, лопнувший с левого бока рюкзак.
Экспедиционная работа этого года закончена. Собрано много, очень много: А. М. Астахова записывала былины и заговоры, И. В. Карнаухова — сказки, С. С. Писарев — обряды и праздники, я — песни, частушки, причитания — все, чем могла нас порадовать богатая, щедрая, насыщенная древней русской народной культурой река Печора. Все это в записях, зарисовках и фотографиях плывет с нами в Ленинград, в институт, который уже не впервые отправляет своих сотрудников на поиски художественных сокровищ Русского Севера. В предыдущие три года мы побывали большой экспедицией в Заонежье, на Пинеге, на Мезени. Поездка этого года — самая дальняя, самая трудная из всех, проделанных нами; об этом красноречиво повествуют многочисленные дырки на протертых подошвах, полинявшие под грозами Печоры неказистые дорожные туалеты и многострадальные вещевые мешки, давно утратившие первозданную свежесть. Не перечесть всех наших дорожных приключений, всех преодоленных путевых трудностей; но не забыть и всех поразительных впечатлений от сурового и несказанно прекрасного Печорского края.
И не охватить сразу всех тех новых представлений о собранном материале, которые возникают у нас. Конечно, наблюдения над живым современным бытованием фольклора, над его разновидностями, художественным языком появились у всех нас давно, еще с первой экспедиции, и накапливались с каждой новой поездкой. Но в спешке и суматохе зимней работы, в процессе выполнения обязательных планов, подготовки материалов к печати и т. п. многое еще не обсуждалось в тесном товарищеском кругу достаточно обстоятельно и детально. Сейчас никакого другого дела у нас нет Самое время поговорить по душам о том, что волнует и захватывает в работе.
И беседа начинается. Она идет долго. Вскоре к нам присоединяется и Сергей Сергеич, который пересаживается с кормы тоже на дно карбаса. Время от времени вставляет свое не лишенное мудрости слово и дядя Ларион, которому предмет нашей беседы весьма близок.
— Дядя Ларион, — говорю я, — как вы считаете: песни, которые у вас на Печоре поются, все одинаково старые или нет?
Дядя Ларион усмехается в рыжую бороду.
— Ну как — все? Как можно, чтоб все! Нет, разные они.
— А которые, вы считаете, самые старые?
Дядя Ларион задумывается.
— Ну конечно, вот те, которые наши деды спокон веку пели: «виноградин» там разные, колядки… Свадебные опять же… Да те, которые в кругах девки по весне поют. Эти, пожалуй, постарше всех будут. Их и отцы, и матери наши пели. А еще есть солдатские старые, воинские..