Выбрать главу

— А вот такие, как «У ключа, ключа, у колодезя»? Или «Во бору сосна стоит»? Или «Сторонушка чужедальная»?

— Это все старинные песни, хорошие, — с чувством произносит наш собеседник, — уж больно они на голосах красивые. Я еще мальчонком был — помню, пела их бабушка моя с соседками.

— А «Чудный месяц плывет над рекою»?

На лице дяди Лариона изображается глубокое презрение:

— Ну, это что за песня! Это из новых. Эта, да еще «Хаз-Булат», да «Кругом, кругом обсиротела», да «Шумел камыш»… Таки песни только малосмысленным людям орать… Нет, это не песни! Старые-то гораздо красивее будут.

И дядя Ларион, помолчав, затягивает вполголоса:

Со Буянова да славна острова, Эх, со того-то куста да со ракитова Эх, подымалася птица да млад-ясён сокол. Да подымался сокол ой да по поднебесью. Высоко-то сокол да подымается, Эх, выше лесу, сокол, да выше темного, Эх, ниже облака ниже ходячего…

Мы с удовольствием слушаем. Голос дяди Лариона крепнет.

Эх, да опускался сокол да на сырой дуб, Он и зрел-то, смотрел да на все стороны… Ой, завидел-от сокол да реку, реку Смородину. Эх, да что-то по той ли реке, реке Смородине, Эх, расстилалися лужка, лужка широкие, Лужка широкие, сами зеленые, Эх, да вырастала трава, трава шелковая, Эх, да расцветали цветы, цветы лазурьевы, Эх, разнесло-то духи, духи малиновы, Да не малиновы духи — духи анисовы… Эх, да тут-то шли да прошли звери ой да лютые, Ой, да не звери лютые, не волки серые, — Еще шли-то, прошли да злые вороги… Они шли-то лесами, несли сабли вострые, Сабли вострые, ой да пушки, пушки медные…

— Чудесно, дядя Ларион! А дальше?

— А дальше — всё, — серьезно отвечает дядя Ларион, — бывает, боле-то сокол ничего и не видел. Только видел, как по хорошей земле да злые люди прошли.

— Дядя Ларион! Ну еще что-нибудь! Пожалуйста! И певец, подумав, затягивает медленно и спокойно:

У колодичка да-ле у глубокого, Ой, чтой у ключика да-ле у холодного Ой, молодой-то майор да-ле тут коня то-ле поил, Эй, коня карего, ой да-ле сухопарого… Ой, увидала его да-ле красна девица, Ой, да за водой она пошла да-ле за холодною… Ой, воду черпала, да-ле ведра ставила, Ой, ведра ставила, да-ле с милым баяла, Ой, с милым баяла, да-ле не добаяла… Ой, то-ле стал-то парень девку подманивать, Ой, стал подманивать да-ле подговаривать: «Ой, ты-ле, девица, да-ле пойди замуж за меня. Ой, мы поедем с тобой да-ле во Казань-город. Ой, чтой Казань-то город да-ле на красы-то-ле стоит, Ой, Казань-реченька да-ле медов* то-ле течет, Ой, быстры ручейки да-ле сладки сахарны бежат, Ой, на крутом бережку черны камешки лежат». «Ой, ты не ври, да не ври, да не обманывай, Я сама там была, сама видела: Ой, что Казань-то город да-ле весь разбит-то стоит, Ой, Казань-реченька да-ле кровяна то-ле течет, Ой, быстры ручейки да-ле слезяны то-ле бежат, Ой, на крутом бережку лежат головы, Лежат головы то-ле все солдатские»…

После второй песни идет третья, за ней четвертая. Мы слушаем и не можем наслушаться: «это все старинные песни, хорошие»… И когда певец наконец умолкает, снова и снова поднимаются вопросы о русском народном песенном репертуаре, о певцах, об особенностях поэтического языка традиционной песенной лирики. И о том, кто поет, и о том, как поют. И о том, как надо песни слушать, записывать и печатать.

Наговорившись досыта, приворачиваем к берегу — разводить очередной костер и стряпать ужин: у нас с собой под лавкой едет туесок с холодной вареной картошкой, хлеб и изрядный кусок жутко благоухающей печорской «соленой рыбки». Анна Михайловна наливает в жестяную кружку кипяток из большого, бывшего голубого, а теперь беспросветно-черного от несмываемой копоти дорожного чайника и, подводя итог нашей беседы, предлагает мне:

— Вот и напишите об всем этом» Тут есть над чем подумать.

— Вот и напишу… когда-нибудь! — говорю я. Прикидываю в уме все, над чем бывает «надо подумать» после каждой нашей очередной экспедиции, и соображаю, хватит ли на это жизни человеческой.

— Сережа, чего вы не смотрите! Сухарь горит! — кричит Ирина и поспешно вытаскивает из костра кусок хлеба, упавший с самодельного вертела-прутика в огонь.