А из другого угла — хор певиц-зрительниц, толпящихся в дверях:
А с дальнего конца стола, куда хозяйка уже третий раз тащит из погреба жбан с «бражкой», — величание особо почетной паре пожилых женатых гостей:
Словом, работы нам на печке хватает до позднего вечера..
ВОЗЛЕ ХОРОВОДА
А вот этого дня мы, кажется, никогда не забудем.
…Широкая, залитая солнцем улица. По бокам — сотни зрителей, а посреди улицы — пышная золотисто-алая гирлянда девушек и молодок медленно движется, словно проплывая, по высокому — очень высокому! — угору над широкой темной Печорой.
Тихо шелестят тяжелые шелка сборчатых сарафанов. Расцветают диковинные узоры, серебряные и голубые цвета на парчовых шубейках. Колышутся алые разводы штофных, затканных шелковыми букетами «летников» — летних безрукавок. Громадные шелковые платки, сложенные узкими лентами и завязанные на затылках, отливают множеством нежных оттенков — бледно-палевых, розовых, темно-синих. Тяжелые капли смоляных янтарей — прабабушкиных ожерелий — в пять рядов стекают по стройным загорелым шеям.
Девушки и молодки двигаются навстречу друг другу, встречаются, останавливаются, низко кланяются друг другу, расходятся. Они что-то поют, но мы еще не можем разобрать, что именно. Вот с другой стороны улицы появляется шеренга парней — тоже принаряженных, тщательно причесанных. Они направляются к девушкам. Звучит медленная протяжная песня:
Мы только что вылезли из огромного карбаса, который переправил нас через неспокойную, играющую волнами Печору на этот берег. Позади у нас — леса и болота, речки и перевозы, бездорожье и хляби, по которым мы тащились свыше двух недель, стремясь попасть в это древнее печорское селение — Усть-Цыльму, пятьсот лет тому назад основанное здесь, в дремучих северных лесах, новгородцами. Усталые с дороги, измятые, полусонные, мы стоим, смотрим и хлопаем глазами. Явь это или сказка?
Это, несомненно, явь. Но нам не верится. Как зачарованные, глядим мы на проплывающие перед нами круги, хороводы, ало-золотые сарафаны. Мы ошарашены.
— Товарищи, да что ж это такое?!
Десятки любопытных голов оборачиваются с бревнышек, на которых разместились по обочинам улицы зрители, и приветливо, хотя и несколько изумленно, улыбаются нам. Если мы, ленинградцы, смотрим, разинув рты, на разряженных усть-цылёмок, то и местные жители, очевидно, поражены нашим появлением и видом. Немедленно несколько женщин придвигаются к нам поближе.
— Сей день праздник, — объясняют они, — вот девки и гуляют на горке, и горочные песни поют. На горке до поздней ночи народ веселится да играет.
— Горочные песни?
— Ну, да. Те, под которые играть можно.
Девушки, не спеша, двигаются по улице навстречу молодцам:
Молодцы выворачивают ноги на каблук:
Один из молодцев, вытолкнутый товарищами, останавливается перед шеренгой девушек, которые принимаются рассматривать и оценивать его наряд и наружность.
Вот с этих «бояр» — старинной печорской игры, когда-то привезенной сюда из Новгорода вместе с целым рядом других обычаев, обрядов, игр и песен, и началось в тот год наше знакомство с усть-цылемским фольклором. И пока мои товарищи, каждый по своей специальности, разыскивали по селу сказочников, былинщиков, причет-ниц, я погрузилась в море печорских хороводов и песен.
Традиционные русские народные игровые песни — это целый мир, веселый, певучий, полный жизнерадостных картин и образов. Тут зарисовки и русской природы, и деревенского хозяйства, и старинного крестьянского семейного быта. Здесь нет вымысла, нет искусственной надуманной «красивости» — здесь все красиво само по себе, потому что дышит искренней жизненной правдой, поэзией здорового труда, простотой и чистотой непосредственных человеческих отношений.