И еще один очень большой недостаток имеется в показе традиционного фольклора с эстрады: заботясь о веселом настроении в зале, организаторы нередко выпускают на сцену карикатуры, утрировку и искажение подлинного материала, пошлую обывательщину, идущую от грубого лубка. Зритель невысокого культурного уровня хохочет и аплодирует. Ему и в голову не приходит, что такой искаженный показ народного творчества — это неуважение к народу, нарочитое оглупление и унижение его. В фольклоре очень много и юмора, и сатиры, но надо понимать и уметь подать их. Подлинный фольклор — огромная сила, которая может содействовать эстетическому воспитанию и «культурному росту» зрителя ничуть не меньше, чем любая постановка. И об этой воспитывающей силе никак нельзя забывать при широком публичном показе народного творчества с эстрады.
Да только ли эстрада может привести в содрогание внимательного любителя фольклора? А наши радиопередачи: что только не преподносится порою слушателям под рубрикой «народных песен», какие только пошлые, любовно-ресторанные «романсы» недоброго старого времени не проскальзывают в эфир под фольклорной маркой. Остается только ахнуть да за голову схватиться, когда, например, радио предлагает вниманию слушателей «старинную русскую народную песню» «Гай-да тройка».
Конечно, наше радио передает немало подлинных народных песен. Но как узки рамки передаваемого репертуара! Тысячи народных песен, проникновенных и глубоких, неповторимо прекрасных по музыкально-поэтическим образам, ежегодно привозятся фольклорными экспедициями — и годами лежат в разнообразных научных хранилищах неразработанные, невыявленные, доступные в основном только специалистам. А широким кругам населения предлагается пятьсот первое исполнение «Калинки», тысяча первое исполнение «Вдоль да по Питерской», а в конце концов и впрямь — «Гай-да тройка».
Трудно мириться со всем этим!
Дочери и внучки нередко учатся старым песням у бабушек. Но бабушки далеко не всегда остаются довольными успехами своих учениц.
— Вот, вроде и старую песню девка поет, а всё ее на повый манер выворачивает, — жаловалась нам одна из пожилых певиц, запевала небольшого самодеятельного хора в вологодской деревне Старая Ёрга. Да, конечно, многие традиционные песни поются сегодня в народе не совсем так, как прежде; время вносит какие-то изменения и в манеру исполнения, и в интонации напева, и в лексику. Некоторые песни становятся короче, утрачивают свои зачины, концовки, припевы.
— Ну, а дальше? — спрашивает собиратель, карандаш которого внезапно повисает в воздухе. Исполнители — молодежь — только что спевшие первую половину известной старой песни, отвечают как-то растерянно:
— Дальше-то мы не поем…
— Разве тут конец?
— Да нет. До конца-то еще далёко!
— Так почему же вы не допеваете? Не помните?
— Как не помнить! Помним. Бабки-то до конца допевают… ну, а нам ни к чему. Один раз спели — и хватит. А то больно долго!
«Больно долго». Молодое поколение спешит. Спешат все, во всем. И в процессе этой спешки традиционная песня утрачивает многое из своей истовости и торжественности: у нее снимается конец, выпускаются строфы, строки и отдельные фразы, теряется величавость языка, которую подчеркивали многократные медлительные повторы слов и словосочетаний, теряются отдельные образы и живописные детали; не поются припевы, легким музыкальным кружевом оттеняющие основной текст песни, построенные иногда очень замысловато и красиво.
Это все — те случаи, когда песня портится совершенно бездумно, потому что исполнители, повторяя ее, не понимают всей красоты ее замысла, ее поэтической пластики, ее чеканной формы. Надо передать только основу сюжета, основное содержание, а там — поменьше отвлеченностей, поменьше излишних украшающих деталей. Такое упрощение, выпрямление линий и рационализация внешней формы могут иметь разумное обоснование в современном зодчестве; но зачем это нужно в традиционной песне, где эти «архитектурные излишества» никому не мешают?