новил.
С командиром сам Буденный был тогда,
Что, я думаю, случилась за беда?
Крикнул: «Смирно! Музыканты, в трубы дуть!»
И надел Буденный орден мне на грудь.
683. Кочегар*
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли. (2)
Не слышно на палубе песен,
И Красное море волною шумит,
А берег суровый и тесен,—
Как вспомнишь, так сердце болит. (2)
На баке уж восемь пробило,—
Товарища надо сменить.
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: «Шевелись!» (2)
«Товарищ, я вахты не в силах стоять,—
Сказал кочегар кочегару,—
Огни в моих топках совсем прогорят;
В котлах не сдержать мне уж пару. (2)
Пойди заяви, что я заболел
И вахту, не кончив, бросаю.
Весь потом истек, от жары изнемог,
Работать нет сил — умираю». (2)
Товарищ ушел… Лопатку схватил,
Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил,
И пламя его озарило: (2)
Лицо его, плечи, открытую грудь
И пот, с них струившийся градом, —
О, если бы мог кто туда заглянуть,
Назвал кочегарку бы адом! (2)
Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей пары же шипят,
Из труб кое-где пробиваясь. (2)
А он, извиваясь пред жарким огнем,
Лопатой бросал ловко уголь;
Внизу было мрачно: луч солнца и днем
Не может проникнуть в тот угол. (2)
Нет ветра сегодня, нет мочи стоять.
Согрелась вода, душно, жарко,—
Термометр поднялся на сорок пять,
Без воздуха вся кочегарка. (2)
Окончив кидать, он напился воды—
Воды опресненной, не чистой,
С лица его падал пот, сажи следы.
Услышал он речь машиниста: (2)
«Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать,
Механик тобой недоволен.
Ты к доктору должен пойти и сказать,—
Лекарство он даст, если болен». (2)
За поручни слабо хватаясь рукой,
По трапу наверх он взбирался;
Идти за лекарством в приемный покой
Не мог — от жары задыхался. (2)
На палубу вышел — сознанья уж нет,
В глазах его всё помутилось,
Увидел на миг ослепительный свет,
Упал… Сердце больше не билось… (2)
К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь привесть его в чувство,
Но доктор сказал, покачав головой:
«Бессильно здесь наше искусство…» (2)
Всю ночь в лазарете покойник лежал,
В костюме матроса одетый;
В руках на груди крест из воску держал;
Воск таял, жарою согретый. (2)
Проститься с товарищем утром пришли
Матросы, друзья кочегара,
Последний подарок ему поднесли —
Колосник обгорелый и ржавый. (2)
К ногам привязали ему колосник,
В простыню его труп обернули;
Пришел пароходный священник-старик,
И слезы у многих сверкнули. (2)
Был чист, неподвижен в тот миг океан,
Как зеркало воды блестели;
Явилось начальство, пришел капитан,
И «вечную память» пропели. (2)
Доску приподняли дрожащей рукой,
И в саване тело скользнуло,
В пучине глубокой, безвестной морской
Навеки, плеснув, утонуло. (2)
Напрасно старушка ждет сына домой;
Ей скажут, она зарыдает…
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает. (2)
684*
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
«Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли».
«Товарищ, я вахты не в силах стоять,—
Сказал кочегар кочегару,—
Огни в моих топках совсем не горят,
В котлах не сдержать мне уж пару.
Пойди заяви ты, что я заболел
И вахту, не кончив, бросаю.
Весь потом истек, от жары изнемог,
Работать нет сил — умираю».
На палубу вышел — сознанья уж нет,
В глазах его всё помутилось,
Увидел на миг ослепительный свет,
Упал. Сердце больше не билось.
Проститься с товарищем утром пришли
Матросы, друзья кочегара,
Последний подарок ему поднесли —
Колосник обгорелый и ржавый.
Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут, она зарыдает…
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает.
685*
Среди лесов дремучих
Разбойнички идут.
В своих руках могучих
Товарища несут.
Носилки не простые:
Из ружей сложены,
А поперек стальные
Мечи положены.
На них лежал сраженный
Сам Чуркин молодой,
Он весь окровавленный,
С разбитой головой.
Ремни его кольчужны
Повисли по краям,
А кровь из ран струится
По русым волосам.
Несли его до места,
Несли в глуши лесной.
Мы шли, остановились,
Сказали: «Братцы, стой!»
Мы наземь опустили
Носилки с мертвецом
И дружно приступили
Рыть яму вшестером.
Мы вырыли глубоку
На желтыим песке,
На желтыим песочке,
На крутым бережке!
«Прощай ты, наш товарищ,
Наш Чуркин молодой,
Уж нам теперь не время
Беседовать с тобой.
Идем, идем скорее!
Мы снова, братцы, в бой!»
686*
Шумел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке,
А на стенах вдали кремлевских
Стоял он в сером сюртуке.
И призадумался великий,
Скрестивши руки на груди;
Он видел огненное море,
Он видел гибель впереди.
И, притаив свои мечтанья,
Свой взор на пламя устремил
И тихим голосом сознанья
Он сам с собою говорил:
«Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держа в руках?
Теперь с поникшей головою
Стою на крепостных стенах.
Войска все, созванные мною,
Погибнут здесь среди снегов,
В полях истлеют наши кости
Без погребенья, без гробов».
Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда,
То вознесет его высоко,
То бросит в бездну без стыда.
687*
Две гитары за стеной
Жалобно заныли…
С детства памятный напев,
Милый, это ты ли!
Эх, раз, еще раз!
Это ты, я узнаю
Ход твой в ре миноре
И мелодию твою
В частом переборе.
Эх, раз, еще раз!
Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Страстного веселья,
Бурного похмелья.
Эх, раз, еще раз!
Это ты, загул лихой,
Окол’ пунша грелки
И мелодия твоя
На мотив венгерки.
Эх, раз, еще раз!
Ах болит, ах что болит
Голова с похмелья…
Уж мы пьем, мы будем пить
Целую неделю!
Эх, раз, еще раз!
688*
Славное море, священный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал,—
Плыть молодцу недалечко.
Долго я звонкие цепи влачил,
Душно мне было в горах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,—
Горная стража меня не поймала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала.
Шел я и в ночь и средь белого дня,
Вкруг городов озираяся зорко,
Хлебом кормили крестьянки меня,
Парни снабжали махоркой.
Славное море, священный Байкал,
Славный мой парус — халат дыроватый.
Эй, баргузин, пошевеливай вал,—
Слышатся бури раскаты.
689*
«Хас-Булат удалой,
Бедна сакля твоя,
Золотою казной
Я усыплю тебя.
Саклю пышно твою
Разукрашу кругом,
Стены в ней обобью
Я персидским ковром.
Дам коня, дам кинжал,
Дам винтовку свою,
А за это за всё
Ты отдай мне жену.
Ты уж стар, ты уж сед,
И с тобой не житье,
На заре юных лет
Ты погубишь ее.
Под чинарой густой
Мы сидели вдвоем,
Месяц плыл золотой,
Все молчали кругом.
Лишь играла река
Перекатной волной
И скользила рука
По груди молодой.
Она мне отдалась
До последнего дня
И Аллахом клялась,
Что не любит тебя».
— Князь, рассказ ясен твой,
Но напрасно ты рек —
Вас с женой молодой
Я вчерась подстерег.
Береги, князь, казну
И владей ею сам,
А неверну жену
Тебе даром отдам.
Ты сходи посмотри
На невесту свою —
Она в спальне своей
Спит с кинжалом в груди.
Я глаза ей закрыл,
Утопая в слезах.
Поцелуй мой застыл
У нее на устах».
690*
В саду ягодка лесная
Под закрышею цвела,
А княгиня молодая
С князем в тереме жила.
А у этого у князя
Ванька — ключник молодой,
Ванька-ключник,
Злой разлучник,
Разлучил князя с женой.
Он не даривал княгиню,
Он ни златом, ни кольцом,
Обольстил Ваня княгиню
Своим белым он лицом.
На кроватку спать ложилась
И с собой Ваню брала.
Одну ручку подложила,
А другою обняла:
«Ты ложись, ложись, Ванюша,
Спать на князеву кровать».
Ванька с нянькой поругался.
Нянька князю донесла.
По чужому наговору
Князь дознался до жены.
Он вышел на крылечко,
Громким голосом вскричал:
«Ой вы, слуги, ой холопы,
Слуги верные мои,
Вы подите приведите
Ваньку-ключника ко мне!»
Вот ведут, ведут Ванюшку
На шелковом поясе.
На нем шелкову рубашку
Кверху ветром подняло,
Его светло-русы кудри
Растрепались по плечам.
Вот подходит Ваня к князю,
Князь стал спрашивать его:
«Ты скажи, скажи, Ванюшка,
Сколько лет с княгиней жил?»
— Про то знает грудь, подушка,
Еще князева кровать,
Да еще моя подружка —
Это князева жена».
— Ой вы, слуги, ой холопы,
Слуги верные мои,
Вы подите ды вкопайте
Два дубов