иступили
Рыть яму вшестером.
Мы вырыли глубоку
На желтыим песке,
На желтыим песочке,
На крутым бережке!
«Прощай ты, наш товарищ,
Наш Чуркин молодой,
Уж нам теперь не время
Беседовать с тобой.
Идем, идем скорее!
Мы снова, братцы, в бой!»
686*
Шумел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке,
А на стенах вдали кремлевских
Стоял он в сером сюртуке.
И призадумался великий,
Скрестивши руки на груди;
Он видел огненное море,
Он видел гибель впереди.
И, притаив свои мечтанья,
Свой взор на пламя устремил
И тихим голосом сознанья
Он сам с собою говорил:
«Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держа в руках?
Теперь с поникшей головою
Стою на крепостных стенах.
Войска все, созванные мною,
Погибнут здесь среди снегов,
В полях истлеют наши кости
Без погребенья, без гробов».
Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда,
То вознесет его высоко,
То бросит в бездну без стыда.
687*
Две гитары за стеной
Жалобно заныли…
С детства памятный напев,
Милый, это ты ли!
Эх, раз, еще раз!
Это ты, я узнаю
Ход твой в ре миноре
И мелодию твою
В частом переборе.
Эх, раз, еще раз!
Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Страстного веселья,
Бурного похмелья.
Эх, раз, еще раз!
Это ты, загул лихой,
Окол’ пунша грелки
И мелодия твоя
На мотив венгерки.
Эх, раз, еще раз!
Ах болит, ах что болит
Голова с похмелья…
Уж мы пьем, мы будем пить
Целую неделю!
Эх, раз, еще раз!
688*
Славное море, священный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал,—
Плыть молодцу недалечко.
Долго я звонкие цепи влачил,
Душно мне было в горах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,—
Горная стража меня не поймала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала.
Шел я и в ночь и средь белого дня,
Вкруг городов озираяся зорко,
Хлебом кормили крестьянки меня,
Парни снабжали махоркой.
Славное море, священный Байкал,
Славный мой парус — халат дыроватый.
Эй, баргузин, пошевеливай вал,—
Слышатся бури раскаты.
689*
«Хас-Булат удалой,
Бедна сакля твоя,
Золотою казной
Я усыплю тебя.
Саклю пышно твою
Разукрашу кругом,
Стены в ней обобью
Я персидским ковром.
Дам коня, дам кинжал,
Дам винтовку свою,
А за это за всё
Ты отдай мне жену.
Ты уж стар, ты уж сед,
И с тобой не житье,
На заре юных лет
Ты погубишь ее.
Под чинарой густой
Мы сидели вдвоем,
Месяц плыл золотой,
Все молчали кругом.
Лишь играла река
Перекатной волной
И скользила рука
По груди молодой.
Она мне отдалась
До последнего дня
И Аллахом клялась,
Что не любит тебя».
— Князь, рассказ ясен твой,
Но напрасно ты рек —
Вас с женой молодой
Я вчерась подстерег.
Береги, князь, казну
И владей ею сам,
А неверну жену
Тебе даром отдам.
Ты сходи посмотри
На невесту свою —
Она в спальне своей
Спит с кинжалом в груди.
Я глаза ей закрыл,
Утопая в слезах.
Поцелуй мой застыл
У нее на устах».
690*
В саду ягодка лесная
Под закрышею цвела,
А княгиня молодая
С князем в тереме жила.
А у этого у князя
Ванька — ключник молодой,
Ванька-ключник,
Злой разлучник,
Разлучил князя с женой.
Он не даривал княгиню,
Он ни златом, ни кольцом,
Обольстил Ваня княгиню
Своим белым он лицом.
На кроватку спать ложилась
И с собой Ваню брала.
Одну ручку подложила,
А другою обняла:
«Ты ложись, ложись, Ванюша,
Спать на князеву кровать».
Ванька с нянькой поругался.
Нянька князю донесла.
По чужому наговору
Князь дознался до жены.
Он вышел на крылечко,
Громким голосом вскричал:
«Ой вы, слуги, ой холопы,
Слуги верные мои,
Вы подите приведите
Ваньку-ключника ко мне!»
Вот ведут, ведут Ванюшку
На шелковом поясе.
На нем шелкову рубашку
Кверху ветром подняло,
Его светло-русы кудри
Растрепались по плечам.
Вот подходит Ваня к князю,
Князь стал спрашивать его:
«Ты скажи, скажи, Ванюшка,
Сколько лет с княгиней жил?»
— Про то знает грудь, подушка,
Еще князева кровать,
Да еще моя подружка —
Это князева жена».
— Ой вы, слуги, ой холопы,
Слуги верные мои,
Вы подите ды вкопайте
Два дубовые столба,
Ды возьмите и повесьте
Ваньку-ключника на них!»
691*
Что стоишь, качаясь,
Горькая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?
Головой склоняясь
До самого тына?
А через дорогу,
За рекой широкой,
Так же одиноко
Дуб стоит высокий.
Так же одиноко
Дуб стоит высокий.
«Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться?
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Тонкими ветвями
Я б к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась…
И с его листами
День и ночь шепталась…
Но нельзя рябине
К дубу перебраться, —
Знать, мне, сиротине,
Век одной качаться».
Знать, мне, сиротине,
Век одной качаться».
692*
«Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?»
— «С ветром речь веду я
О своих невзгодах,
Что одна расту я
В этих огородах.
Там, через дорогу,
За рекой широкой,
Так же одиноко
Дуб стоит высокий.
Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться,—
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться».
Но под вечер тучи
Горизонт покрыли,
Молнией горючей
Дубу ствол разбили.
Тонкая рябина
Гнулась и качалась,
И под самый корень
Вдруг она сломалась.
693*
Есть на Волге утес — диким мохом порос
От вершины до самого края…
И стоит сотни лет, диким мохом одет,
Ни заботы, ни горя не зная.
На вершине его не растет ничего,
Только ветер свободно гуляет,
Да свободный орел там гнездовье завел,
И над ним он свободно летает.
Из людей лишь один на утесе том был,
До вершины его добирался,
И утес в честь его — человека того —
С той поры его именем звался.
И поныне утес там стоит и хранит
Все заветные думы Степана,
И на Волге родной вспоминает порой
Удалое житье атамана.
Но зато, если есть на Руси человек,
Кто корысти житейской не знает,—
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет,
О Степане всю правду узнает.
Кто свободу любил, кто за родину пал,
Кто на Волге за родину ляжет, —
Тот утес-великан всё, что думал Степан,
Он тому смельчаку всё расскажет.
694*
Сиротой я росла,
Как в поле былинка.
Моя молодость прошла
На чужой сторонке.
Моя молодость прошла
На чужой сторонке.
Я с двенадцати лет
По́ людям ходила,
Я с двенадцати лет
По́ людям ходила,
Где качала я детей,
Где коров доила.
Где качала я детей,
Где коров доила.
Хороша я, хороша,
Да плохо одета.
Хороша я, хороша,
Да плохо одета.
Никто замуж не берет
Девицу за это.
Никто замуж не берет
Девицу за это.
Пойду с горя в монастырь,
Богу помолюся,
Пойду с горя в монастырь,
Богу помолюся
Пред иконою святой
Слезою зальюся,
Пред иконою святой
Слезою зальюся,
Не пошлет ли мне господь
Той доли счастливой,
Не пошлет ли мне господь
Той доли счастливой,
Не полюбит ли меня
Молодец красивый,
Не полюбит ли меня
Молодец красивый,
Как во темном во лесу
Там воют волчицы,
Как во темном во лесу
Там воют волчицы,
Как в зеленом во саду
Распевали птицы.
Как в зеленом во саду
Распевали птицы.
Как одна-то, одна пташка,
Она села и запела,
Как одна-то, одна пташка,
Она села и запела,
И, должно, вот с нею
Мое счастье улетело.
И, должно, вот с нею
Мое счастье улетело.
695*
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку,
И крепко же, братцы, в селенье одном
Любил я в ту пору девчонку.
Сначала не видел я в этом беду,
Потом задурил не на шутку:
Куда ни поеду, куда ни пойду —
Всё к милой сверну на минутку.
И любо оно, да покоя-то нет,
А сердце щемит всё сильнее…
Однажды начальник дает мне пакет:
Свези, мол, на почту живее.
Я принял пакет и скорей на коня,
И по полю вихрем помчался,
А сердце щемит да щемит у меня,
Как будто с ней век не видался…
И что за причина? Понять не могу,—
А ветер так воет тоскливо…
И вдруг словно замер мой конь на бегу
И в сторону смотрит пугливо…
Забилося сердце сильней у меня,
И глянул вперед я в тревоге.
Затем соскочил с удалого коня
И вижу я труп на дороге!
А снег уж совсем ту находку занес,
Метель так и пляшет над трупом,
Разрыл я сугроб — да и к месту прирос,
Мороз заходил под тулупом!..
Под снегом-то, братцы, лежала она!
Закрылися карие очи…
Налейте, налейте скорей мне вина,
Рассказывать больше нет мочи!..
696*
Ах ты степь, ты степь!
Путь далек лежит.
В той степи большой
Замерзал ямщик.
В той степи большой
Замерзал ямщик.
И, набр