Реалистическая, тонкая лирика Бунина не нашла достойного ее музыкального выражения в силу господства модернистских направлений в музыке, хотя несколько романсов на его тексты могут быть названы в числе лучших достижений вокальной лирики: «Как светла, как нарядна весна…», «Ночь печальна…» (на тот и другой текст музыку написали и Рахманинов и Глиэр).
Огромное количество романсов на слова символистов осталось в нотах и едва ли когда-нибудь пелось. Поразительная, почти небывалая мода на Бальмонта все-таки не способствовала увековечению его поэзии. Конечно, увлечение композиторов его стихами объяснялось не только известностью и плодовитостью поэта, но и особенностями его поэзии. Б. В. Асафьев в свое время писал: «Яркая внешность звучания и легковейность поэтических образов прельщает современных музыкантов у Бальмонта, но, конечно, в большинстве случаев в произведениях, написанных на его тексты, не найти присущих поэту качеств: гибкости, скользящей легкости стиха и мастерства в построении формальных схем».[65] Впрочем, основной причиной неудачных опытов музыкальных переложений стихов Бальмонта является не столько неспособность современных поэту композиторов сравняться с ним в формальном мастерстве, сколько неглубокость содержания его лирики. Наиболее значительными произведениями на слова Бальмонта оказались не романсы, а хоры Танеева и «Колокола» Рахманинова (для солиста, хора и оркестра). Любопытно, что подлинную популярность приобрело в революционных прокламациях и песенниках только одно стихотворение Бальмонта — «То было в Турции, где совесть вещь пустая…».[66]
Поэзия Брюсова не вдохновила ни одного крупного композитора, за исключением Рахманинова, создавшего прекрасный романс «Крысолов» («Я на дудочке играю…»). Единственной популярной песней стал «Каменщик» с музыкой Энгеля. Та же судьба постигла и поэзию Блока — на его тексты писали, как правило, весьма посредственные композиторы. Б. Асафьев выделяет в качестве лучших романсы А. С. Лурье (как и его музыкальные переложения «Четок» Ахматовой); можно было бы отметить романсы Гнесина и Шапорина. Очень высокую оценку под пером известного историка русской музыки получили романсы Н. Мясковского на слова З. Гиппиус: «Мышление и образы З. Гиппиус нашли в Мясковском яркого воплотителя, и такие пьесы, как «Петухи», «Луна и туман», «Противоречия», «Круги», «Кровь», — совершенно исключительные по своему замыслу явления в обширной литературе русского романса».[67] Заслуживают внимания и романсы С. Прокофьева на стихи А. Ахматовой. Но эти и подобные им удачные опыты музыкального воплощения стихов поэтов-символистов, декадентов, акмеистов и футуристов (например, романс И. Северянина — Рахманинова «Маргаритки») могут считаться счастливым исключением.
Поэзия начала XX века оказалась в целом не песенной. Многие стихи отзвучали, а в союзе с музыкой живет живая поэзия больших и малых поэтов, постигших секрет песенности.
В. Гусев
I XVIII век
Феофан Прокопович
Феофан Прокопович родился в 1661 году в Киеве, умер в 1736 году в Петербурге. Выдающийся политический и церковно-общественный деятель, один из ближайших соратников Петра I, Прокопович был также незаурядным ученым и писателем. Он отличался разносторонностью интересов и оставил труды в области философии, богословия, истории, права, теории поэзии, ораторского искусства, педагогики. Перу Прокоповича принадлежат трагедокомедия «Владимир», трактат «De arte poetica» («О поэтическом искусстве») и свыше двадцати стихотворений на русском языке, а также стихотворения на латинском и польском языках. На тексты Прокоповича уже при его жизни анонимными музыкантами сочинялись песни (канты). В XVIII веке он был известен как автор пяти песен: «Кто крепок, на бога уповая…», «О суетный человече…», «Плачет пастушок в долгом ненастьи», «Прочь уступай, прочь…», «Что мне делать…». Их в качестве песен указывает С. Ф. Наковальнин в составленном им оглавлении «сочинений стихотворческих» Прокоповича.[68] Эти канты встречаются и без имени автора в многочисленных рукописных песенниках XVIII века, а первые три опубликованы в знаменитом «Письмовнике» Курганова также без подписи. В песенный обиход вошли и другие стихотворения Прокоповича: «За Могилою Рябою» и «Всяк себе в помощь вышнего предавый…» Канты на слова Прокоповича исполнялись первоначально его воспитанниками, воспринимались средой, близкой к Петру I, а затем распространялись и в демократических кругах русского общества.
1. За могилою рябою* За Могилою Рябою над рекою Прутовою было войско в страшном бою. В день недельный ополудны стался нам час велми трудный, пришел турчин многолюдный. Пошли навстречь козацки́е, пошли полки волоские, пошли загоны донские. Легкий воин, делав много, да что был числа мало́го, не отнял места лихого. Поял то был город близкий, врагом добрый, бо был низкий, дал бы на вас пострел резкий. Пришли на Прут коломутный, тут же то был бой окрутный, тут же то был нам час смутный. Стали рядом уступати, иншего места искати, а не всуе пропадати. Скоро померк день неделный, ажно российские силы на отворот загремели. Страшно гремят и облаки, да страшный там Марс жестокий гремел на весь пляц широкий. Зоря с моря выходила, ажно поганская сила в тыль обозу зашумела. Всю ночь стуки, всю ночь крики, всю ночь огонь превеликий: во всю нощь там Марс шел дикий. А скоро ночь уступила, большая злость наступила, вся армата загремела. Не малый час там стреляно, аж не скоро заказано, «На мир, на мир!» — закричано. Не судил бог христианства освободить от поганства, еще не дал сбить поганства, Магомете, Христов враже, да что далший час покаже, кто от чиих рук поляже. Вторая половина 1711 2. Плачет пастушок в долгом ненастьи* Коли дождусь я весела ведра и дней красных, Коли явится милость прещедра небес ясных? Ни с каких сторон света не видно — всё ненастье. Нет и надежды. О многобедно мое счастье! Хотя ж малую явит отраду и поманит, И будто нечто полготить стаду, да обманет. Дрожу под дубом; а крайним гладом овцы тают И уже весьма мокротным хладом исчезают. Прошел день пятый, а вод дождевных нет отмены. Нет же и конца воплей плачевных и кручины. Потщися, боже, нас свободити от печали, Наши нас деды к тебе вопити научали. Конец января или начало февраля 1730 3. Кто крепок, на бога уповая* Кто крепок, на бога уповая, той недвижим смотрит на вся злая; Ему ни в народе мятеж бедный, ни страшен мучитель зверовидный, Не страшен из облак гром парящий, ниже́ ветр, от южных стран шумящий, Когда он, смертного страха полный, финобалтицкие движет волны. Аще мир сокрушен распадется, сей муж ниже́ тогда содрогнется; В прах тело разбиет падеж лютый, а духа не может и двигнути. О боже, крепкая наша сило, твое единого сие дело, Без тебе и туне мы ужасны, при тебе и самый страх нестрашный.