Однако в слоях противников разинщины распространена другая интерпретация его образа. “Здесь те же сказания развиваются по линии сюжета о великом грешнике. Разин страдает за свои «злодеяния» и за пролитую им кровь. Лишь особо тяжкими мучениями он может вымолить себе прощение у бога. Земля его не принимает. В легендах этой группы — акцент на наказании Разина за его грехи. Ясно, что трактовка образа Разина, как великого грешника, родилась в религиозно-реакционно настроенных и глубоко враждебных разинщине слоях. Может быть, то были потомки домовитых казаков, также кулацкие слои крестьянства, для которых действия разинских бедняцких отрядов были одиозны и осмыслялись лишь как грабеж и убийство. Верные царскому правительству социальные группы расценивают разинщину, так же как и официальные круги, — как «бунт» и поход против церкви, и вождя бедноты — как еретика и злодея. Но, конечно, специфика разинских преданий не в мотивах о великом грешнике. Характерная черта их и их особенность в социальном пафосе, которым все они пронизаны. Образ исторического Разина дает главную канву для образа поэтического, и он, именно благодаря своей социальной значимости, настолько поражает воображение крепостного и вообще дореволюционного крестьянина, что оформляется герои-чески-сказочными и религиозно-мистическими чертами.
Отличительное свойство фольклора о разинщине — это широкое богатство и (разнообразие сюжетов. В русском дореволюционном фольклоре, пожалуй, не найдется ни одного героя исторического и былинного, вокруг которого сложилось бы такое множество песен, рассказов, преданий, легенд. Это является самым сильным доказательством того, насколько память о разинщине живет в массах.
Фольклор пугачевщины, зарождающийся через сто лет после раэинского, в силу гораздо более сурового самодержавно-полицейского гнета, в силу иной, более тяжелой социальной обстановки, в которой оказались участники движения, — своей тематикой беднее фольклора о разинщине.
Без сомнения, в момент своего создания фольклор о пугачевщине был более богат. На это указывает довольно разнообразный песенный репертуар, который, к сожалению, дошел до нас лишь в виде случайных образцов, не имеющих вариантов. Он является лишь обломком прежнего более богатого репертуара.
Что касается рассказов, то они имеют (по тем Данным, которые дошли до нас) строго определенную и даже несколько замкнутую тематику. Они повествуют о Пугачеве — Петре III, который либо уже пришел, либо должен скоро притти на защиту крепостных крестьян. Защита и избавление от эксплоатации настолько жизненно необходимы, что требуют от рассказов реалистического плана. Здесь нет сказочных элементов; встречается лишь гиперболизация бытовых черт, и она только подкрепляет жизненность стремлений, которыми живут массы. Поэтому предания складываются не в сказку или легенду, а в рассказ о близком, почти семейно-дорогом человеке. В этом специфика фольклора о пугачевщине. В этом отличие его от фольклора о разинщине, при общности идеологических устремлений того и другого.
IV
Фольклор крестьянских революционных движений невозможно рассматривать обособленно от фольклора о крепостном праве.
В устной поэзии всей крепостной эпохи фольклор крестьянских революций занимает виднейшее место; он составляет здесь особую область. Он порожден крепостничеством, — но прежде всего теми моментами крепостной эпохи, когда вспыхивала наиболее ярко активная борьба с притеснителями. Устно-поэтическое творчество разинщины и пугачевщины развертывается на основе конкретных, незабываемых событий; оно поёт и рассказывает о своих определенных, всем известных героях.
Но кроме поэзии открытой борьбы, воспевающей активный протест, крепостничество порождает и другое устное творчество, развивающееся на основе постоянных, изо дня в день повторяющихся фактов. Ежедневные обиды и непосильна^ работа находят свое выражение в грустной лирической песне, в яркой сатирической сказке, в меткой пословице и поговорке. Действующие лица этого повседневного фольклора эпохи крепостниче* ства большею частью нарицательные, безыменные.
Главнейшие мотивы здесь — безысходная тоска, грусть, бесправие, полная власть владельца над судьбою его крепостных.
Как батюшку с матушкой за Волгу везут, Большого-то брата в солдаты куют,
А середнего брата в лакеи стригут,
А меньшего брата в приказчики… 1
Интересно отметить, что песни присваивают эксплуататорам как раз тот же эпитет, который дается протестующим угнетенным классам господствующими классами: «воры».
Что пропали наши головы За боярами, за ворами.
Гонят старого, гонят малого На работушку тяжелую,
На работушку ранешенько,
А с работушки позднешенько,34 35
Те же настроения выливались и в песни-стихотворения поэтов-крепостных. Очень характерное стихотворение найдено в «деле о бегстве» одного дворового князей Долгоруковых, который не мог вынести своего положения и бежал в Швецию.36 По размеру и поэтике это стихотворение чрезвычайно близко лирической песне:
Ox, как был-то я, добрый молодец, во неволюшке Служил-то я своему князю верой-правдою,
Уж тому князю строгому,
Князю Николаю Сергеевичу Долгорукову.
Служил я ему тринадцать лет.
Поэт-крепостной, кроме горя, ничего не видел:
Не видал я дней веселых,
А всегда я был по кручинушке.
Со своими крепостными князь обращался жестоко:
Без вины он нас наказывал,
Он наказывал нас все палочьем,
Опосля того под караул сажал,
Под караул сажал на хлеб, на воду.
Князь не позволял своим дворовым даже обычных развлечений, не разрешал в хоровод ходить и, наконец, склонял к масонству. Встретив сопротивление, он придумал особый вид воздействия:
Надел на меня ожерелочек,
Еще оковал мне ноги скорые,
Ноги скорые, руки белые..
И хотел меня наказывать…
Поэту-крепостному остается один путь: бежать,—
искать воли на чужбине.
Что с того время я гулять пошел На чужую дальну сторону…
Ужас перед своей дальнейшей судьбой, целиком отдан-роц ро власть капризного господина и неумолимого царского чиновника, неуверенность в каждом дне своего существования — создает особый вид творчества крепостной эпохи — заговоры от гнева бар и властей. Вот такой заговор-молитва: богородица вручает Христу золотые ключи и просит положить их на престол; при этом также она отдает под его защиту и произносящего заговор. И «как те золотые ключи с престола из-под черных риз никто не может взять, рубить — не вырубить, ни князья, ни бояре, ни судейственные вельможи, ни все православные христиане, разноволосые, разноглазые, разнозубые, ни мужской и ни женский пол, так и меня, раба божия (имя рек), в суде и во всяком случае не могли бы ни князи, ни бояре, ни судебные вельможи сечь — не высечь, ни словом дерзнуть. Послежу я в чисто поле, в чистом поле тридцать дубов с дубом и тридцать кипарисов с кипарисом; стоят они крепко-накрепко, шататься — не шатаются, и трястись — не трясутся, так бы и мне, рабу божию (имя рек), перед князьями, боярами и перед судьями в суде и во всяком месте и случае стоять крепко и радостно, не шатнуться и не тряхнуться».37
Однако настроения придавленности и бесправия отливаются не только в лирические # песни грустного содержания или в заговоры-молитвы. Очень часто ненависть к барам находит свое выражение в удалых и задорных песнях-куплетах (например, знаменитая песня «Барыня») или в сатирических сказках, где все, что в действительной жизни в условиях крепостничества не представлялось возможным, — в этих произведениях изображается вполне реальным и осуществимым. Интересны сказки и предания о разбойниках, грабивших только богатых, а бедным всячески помогавших. Тришка Сибиряк, герой сказки того же названия, узнав, что один барин вконец разоряет своих крестьян, придумал ему наказание: уплату большой суммы денег, часть которых идет Тришке, а другая должна быть разделена между крепостными и дворовыми. Кармелюк тоже, по преданию, отбирает сокровища только у богатых, бедных же всегда выручает.