Живу везде, сейчас, к примеру, в Туле,
Живу и не считаю ни побед, ни барышей,
Из детства помню детский дом в ауле,
В республике чечено-ингушей.
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Я сам не знал, в кого я воспитаюсь,
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть-чуть чего — за нож хватаюсь,
Которого, по счастью, не ношу.
Как сбитый куст, я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло да и добро,
Я хорошо усвоил чувство локтя,
Который мне совали под ребро.
Бывал я там, где и другие были,
Все те, с кем резал пополам судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чём отказа там,
Так что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там в степи лафа для брадобреев —
Скопление народов и нестриженных бичей,
Где место есть для зеков, для евреев
И недоистреблённых басмачей.
Там на заре что надо мы добыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Мы пили всё, включая политуру,
И лак, и клей, стараясь гниль сболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру,
Так что ли умных нам не обмануть?
Пью водку под орехи для потехи,
Коньяк — под плов с узбеками (по-ихнему — пилав).
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.
Все дыры в дёснах золотом набили.
Заставь их вынуть — денег наскребу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Какие песни пели мы в ауле!
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути не завернули,
Писался я чечено-ингушом.
Одним досталась рана ножевая,
Другим — дела другие, ну а третьим — третья треть.
Сибирь, Сибирь — держава бичевая —
И есть где жить, и есть где помереть!
Я был кудряв, но кудри истребили,
Семь пядей и залысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Воспоминанье, только потревожь я —
Всегда одно: «На помощь! Караул!»
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы — город Барнаул.
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чьё-то горло теребя,
Те и другие были неотсюда,
Но воевали, словно за себя.
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу.
Их всех свезли туда в автомобиле,
А самый главный вылетел в трубу.
БАНЬКА ПО-БЕЛОМУ
Протопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На пологе у самого краюшка
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный — и всё позади.
И наколка времён культа личности
Засинеет на левой груди.
Протопи, протопи ты мне баньку по-белому,
Чтоб я к белому свету привык.
Угорю я, и мне, угорелому.
Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс.
Как на левой груди профиль Сталина,
А на правой — Маринка в анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю,
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Протопи, протопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому.
Пар горячий развяжет язык.
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!»
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.
А потом на карьере ли, в топи ли.
Наглотавшись слезы и сырца.
Ближе к сердцу кололи мы профили.
Чтоб он слышал, как бьются сердца.
Не топи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Ох, знобит, от рассказов до тошного,
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.
Застучали мне мысли под темечком,
Получилось, я зря им клеймён…
И хлещу я берёзовым веничком
По наследию мрачных времён.
Протопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.