О, выйди, выйди, выйди, выйди, Аграфена,
О, не губи разбойничью любовь.
Припев
КАК У ВОЛГИ ИВОЛГА...
Как у Волги иволга, как у Волги таволга,
Обожгло крапивою, вспомнилось недавнее:
Как тебя, счастливую, вёл по лугу за руку,
Подпевая иволге, обрывая таволгу.
Вспомнил я над берегом домик тот с усадьбою.
Отчего ж не бережно берегли, что найдено?
Неужели нами же это было найдено,
И неужели нами же это всё раскрадено?
Где ж ты, лето красное, где ж вы, ночи быстрые?
Осень зреет астрами, обсыпает листьями.
Осень вновь ненастная, да и ты неласкова,
И как будто мыслями не со мной, а с листьями.
Поле взмокло ливнями, почерствело травами,
Реже слышу иволгу, и завяла таволга.
Это всё недавнее, или всё старинное,
Как у Волги таволга, как у Волги иволга?
КЛИЧ ГЛАШАТАЕВ
Если кровь у кого горяча —
Саблей бей, пикой лихо коли.
Царь дарует вам шубу с плеча
Из естественной выхухоли.
Сей указ без обману-коварства,
За печатью по форме точь-в-точь:
В бой за восемь шестнадцатых царства
И за целую царскую дочь.
Да, за целую царскую дочь!
Кадр из советско-югославского кинофильма «Дорога»
ЕСЛИ ГДЕ-ТО В ЧУЖОЙ, НЕСПОКОЙНОЙ НОЧИ…
Если где-то в чужой, неспокойной ночи,
Ты споткнулся и ходишь по краю,
Не таись, не молчи, до меня докричи,—
Я твой голос услышу, узнаю.
Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи?
Потерпи — я спешу, и усталости ноги не чуют!
Мы вернёмся туда, где и воздух и травы врачуют,—
Только ты не умри, только кровь удержи!..
Если ж конь под тобой, ты домчи, доскачи —
Конь дорогу отыщет буланый —
В те края, где всегда бьют живые ключи,—
И они исцелят твои раны.
Где ты, друг? Взаперти или в долгом пути,
На развилках каких, перепутиях и перекрёстках?
Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трёх соснах,
И не можешь обратно дорогу найти?..
Здесь такой чистоты из-под снега ручьи,
Не найдёшь — не придумаешь краше!
Здесь цветы и кусты, и деревья — ничьи;
Стоит нам захотеть — будут наши!
Если трудно идёшь — по колено в грязи,
Да по острым камням, босиком по воде по студёной...
Пропылённый, обветренный, дымный, огнём опалённый —
Хоть какой, — доберись, добреди, доползи...
ПАРАШЮТЫ РВАНУЛИ И ПРИНЯЛИ ВЕС…[1]
Парашюты рванули и приняли вес,
И земля покачнулась едва,
А внизу — дивизия «Эдельвейс»
И «Мёртвая голова».
Автоматы выли, как суки в мороз,
Револьверы били в упор,
И мёртвое солнце на стропах берёз
Мешало вести разговор.
И сказал Господь тогда: «Гей, ключари,
Затворяйте ворота в ад!
Даю команду — от зари до зари
В рай пропускать десант.
Не время судить, кто праведник был,
Тот бой — посвященье в сан.
И есть ли на свете страшнее суды,
Чем, если попал в десант?»
И сказал Господь: «Да это ж Гришка летит,
Дорофеевский атаман,
Череп пробит, парашют прошит,
В крови его автомат.
Он грешниц любил, и они его,
И грешником был он сам.
Но где же найдёшь ты святого того,
Чтобы пошёл в десант?»
Он славно пожил и пал у реки,
Уронил на землю висок;
А звёзды гасли, как угольки,
И падали на песок.
ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА
Ожиданье длилось, а проводы были недолги,
Пожелали друзья: «В добрый путь, чтобы всё без помех»,
И четыре страны предо мной расстелили дороги,
И четыре границы шлагбаумы подняли вверх.
Тени голых берез добровольно легли под колёса,
Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали,
Вечный смертник — комар разбивался у самого носа,
Превращая стекло лобовое в картину Дали.
И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя,
Всколыхнулись во мне, ну попробуй-ка, останови,
И в машину ко мне постучалось военное время,
Я впустил это время, замешанное на крови.
И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули
И спросили: «Куда ты? На Запад? Вертайся назад!»
Я ответить не мог: по обшивке царапнули пули.
Я услышал: «Ложись! Берегись! Проскочили! Бомбят!»
И исчезло шоссе, мой единственный верный форватер,
Только елей стволы без обрубленных минами крон,