Бестелесый поток обтекал не спеша радиатор,
Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон.
Я уснул за рулём. Я давно разомлел до зевоты.
Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?
Вдруг в машине моей я увидел сержанта пехоты.
«Ишь, трофейная пакость,— сказал он,— удобно сидеть».
Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски.
Он опять умилился: «Откуда такое в войну?
Я, браток,— говорит,— восемь дней, как позавтракал в
Ну, спасибо, езжай! Будет время, опять загляну...» Минске.
Он ушёл на Восток со своим поредевшим отрядом.
Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню.
Это время глядело единственной женщиной рядом.
И она мне сказала: «Устал? Отдохни — я сменю».
Всё в порядке. На месте. Мы едем к границе. Нас двое.
Тридцать лет отделяет от только что виденных встреч.
Вот забегали щётки, отмыли стекло лобовое.
Мы увидели знаки, что призваны предостеречь.
Кроме редких ухабов, ничто на войну не похоже.
Только лес молодой да сквозь снова налипшую грязь
Два огромных штыка полоснули морозом по коже,
Остриями — по-мирному — кверху, а не накренясь.
Здесь, на трассе прямой, мне, не знавшему пуль, показалось,
Что и я где-то здесь довоёвывал невдалеке.
Потому для меня и шоссе, словно штык, заострялось,
И лохмотия свастик болтались на этом штыке.
ДАЛЬНИЙ РЕЙС
Мы без этих колёс, словно птицы без крыл.
Пуще зелья нас приворожила
Пара сот лошадиных сил
И, наверно, нечистая сила.
Говорят, все конечные пункты Земли
Нам маячат большими деньгами.
Километры длиною в рубли,
Говорят, остаются за нами.
Хлестнёт по душам нам конечный пункт,
Моторы глушим и плашмя на грунт.
Пусть говорят — мы за рулём
За длинным гонимся рублём,
Да, это тоже, но суть не в том.
Нам то тракты прямые, то петли шоссе.
Эх, ещё бы чуток шофёров нам!
Но надеюсь, что выдержат все —
Не сойдут на участке неровном.
Но я скатом клянусь — тех, кого мы возьмём
На два рейса на нашу галеру,—
Живо в божеский вид приведём
И, понятно, в шофёрскую веру.
И нам, трёхосным, тяжёлым на подъём,
И в переносном, и в смысле прямом,
Обычно надо позарез,
И вечно времени в обрез!
Оно понятно — далёкий рейс.
В дальнем рейсе сиденье — то стол, то лежак.
А напарник считается братом.
Просыпаемся на виражах,
На том свете почти, правым скатом.
На колёсах наш дом, стол и кров за рулём —
Это надо учитывать в сметах.
Мы друг с другом расчёты ведём
Общим сном в придорожных кюветах.
Земля нам пухом, когда на ней лежим,
Полдня под брюхом, что-то ворожим.
Мы не шагаем по росе —
Все наши оси, тонны все
В дугу сгибают мокрое шоссе.
Обгоняет нас вся мелкота, и слегка
Нам обгоны, конечно, обидны.
Но мы смотрим на них свысока,
А иначе нельзя из кабины.
Чехарда дней, ночей, то лучей, то теней...
Но в ночные часы перехода
Перед нами стоит без сигнальных огней
Шофёрская лихая свобода.
Сиди и грейся — болтает, как в седле,
Без дальних рейсов нет жизни на земле.
Кто на себе поставил крест,
Кто сел за руль, как под арест,
Тот не способен на дальний рейс.
ЗАРЫТЫ В НАШУ ПАМЯТЬ НА ВЕКА...
Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица,
А память, как колодец глубока,—
Попробуй заглянуть — наверняка
Лицо — и то — неясно отразится.
Разглядеть, что истинно, что ложно,
Может только беспристрастный суд.
Осторожно с прошлым, осторожно,—
Не разбейте глиняный сосуд.
Одни его лениво ворошат,
Другие — неохотно вспоминают,
А третьи — даже помнить не хотят,
А прошлое лежит, как старый клад,
Который никогда не раскопают.
И поток годов унёс с границы:
Стрелки — указатели пути.
Очень просто в прошлом заблудиться
И назад дороги не найти.
С налёта не вини — повремени!
Есть у людей на всё свои причины.
Не скрыть, а позабыть хотят они:
Ведь в толще лет ещё лежат в тени,
Забытые, заржавленные мины.
В минном поле прошлого копаться,
Лучше без ошибок, потому,—
Что на минном поле ошибаться,
Просто абсолютно ни к чему.
Один толчёк — и стрелки побегут,
А нервы у людей не из каната,
И будет взрыв, и перетрётся жгут...