Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю,
Поднимаюсь по лестнице и прохожу на чердак.
Пророков нет — не сыщешь днём с огнём,
Ушли и Магомет, и Заратустра.
Пророков нет в отечестве моём,
Но и в других отечествах — не густо.
А внизу говорят, от добра ли, от зла ли — не знаю:
— Хорошо, что ушёл, без него стало дело верней.
Паутину в углу с образов я ногтями сдираю,
Тороплюсь, потому что за домом седлают коней.
Открылся Лик — я встал к Нему лицом,
И Он поведал мне светло и грустно:
«Пророков нет в отечестве твоём,
Но и в других отечествах — не густо»…
Я влетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело.
Конь падёт подо мной, я уже закусил удила!
Я из дела ушёл, из такого хорошего дела —
Из-за синей горы понагнало другие. дела.
Скачу — хрустят колосья под конём,
Но ясно различаю из-за хруста:
«Пророков нет в отечестве своём,
Но и в других отечествах — не густо».
ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ ВСЁ ТАК ЖЕ
Вторая серия песни «Москва-Одесса»
Ещё бы не бояться мне полётов,
Когда начальник мой, Е.Б.Изотов,
Жалея, вроде, колет, как игла:
— Эх, — говорит, — бедняга, у «них», и то в Чикаго,
Три дня назад авария была.
Хотя бы сплюнул, всё же «люди — братья»,
И мы вдвоём и не под кумачом,
Но знает, чёрт, и так для предприятья,
Я хоть куда, хоть как и хоть на чём!
Мне не страшно — я навеселе,
Чтоб по трапу пройти — не моргнув,
Тренируюсь уже на земле,
Туго-натуго пояс стянув.
Но, слава Богу, я не вылетаю,
В аэропорте время коротаю
Ещё с одним таким же — побратим —
Мы пьём седьмую за день за то, что все мы сядем
И, может быть, туда, куда летим.
Пусть в ресторане — не дают на вынос,
Там радио молчит, там благодать,
Вбежит швейцар и рявкнет: «Кто на Вильнюс?!
Спокойно, продолжайте выпивать».
Мне летать — острый нож и петля,
Ни поесть, ни распить, ни курнуть,
И к тому ж безопасности для —
Должен я сам себя пристегнуть.
У автомата, в нём ума палата,
Стою я, улыбаясь глуповато,
Он мне такое выдал (автомат),
Невероятно! В Ейске, почти по-европейски, —
Свобода слова, если это — мат.
Мой умный друг к полудню стал ломаться,
Уже наряд милиции зовут,
Он гнул винты у ИЛ-а 18
И требовал немедля парашют.
Я приятеля стал вразумлять:
— Паша, Пашенька, Паша, Пашут,
Если нам по чуть-чуть добавлять,
То на кой тебе шут парашют.
Он объяснил (такие врать не станут):
Летел он раз ремнями не затянут,
Вдруг взрыв, но он был к этому готов,
И тут нашёл лазейку, расправил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов.
Мы от его рассказа обалдели,
А здесь всё переносят — и не зря,
Все рейсы за последние недели —
Уже на тридцать третье декабря.
Я напрасно верчусь на пупе,
Я напрасно волнуюсь вообще,
Если в воздухе будет ЧеПе,
Приземлюсь на китайском плаще.
Но смутно беспокойство ощущая,
Припоминаю: вышел без плаща я.
Ну что ж ты натворила, Кать, а Кать?..
Вот только две соседки с едой всучили сетки,
А сетки воздух будут пропускать.
Прослушал объявления, но я бы
Уже не встал, теперь не подымай,
Вдруг слышу: «Пассажиры за ноябрь,
Ваш вылет переносится на май».
Зря я дергаюсь, здесь не Бейрут,
Пассажиры покорней ягнят,
Террористов на рейс не берут
Неполадки к весне устранят.
Считайте меня полным идиотом,
Но я б и «там» летал «Аэрофлотом»
У них «гуд бай» и в небо — хошь не хошь,
А здесь: сиди и грейся, опять задержка рейса,
Хоть день, а всё же лишний проживёшь.
Мы взяли пунш и кожу индюка — бр-р-р,
Теперь снуём до ветру в темноту,
Удобства во дворе, хотя декабрь,
И Новый Год летит себе на «ТУ».
Друг мой честью клянётся спьяна,
Что он всех, если надо, сместит:
— Как же так, — говорит, — вся страна,
Никогда, никуда не летит.
А в это время тде-то в Красноярске,
На кафеле рассевшись по-татарски,
О промедленьи вовсе не скорбя,
Проводит сутки, третьи, с шампанским в туалете
Там Новый Год — и пьёт сам за себя.
Помешивая воблою в бокале,
Чтоб вышел газ — от газа он блюёт,
Сидит себе на Аэровокзале,
И ждёт, когда наступит Новый Год.
Но в Хабаровске рейс отменён,
Там надёжно застрял самолёт,