— Я больше не буду пахать, — сказал он хмуро.
Он сдержал свое слово и на следующий день не выехал в поле на быках.
Бригадир перевел его на другую работу — вязать снопы. Что поделаешь? Ведь мальчик беспризорный, обиженный, надо помогать. Колхозники работали день и ночь: скирдовали, молотили, пахали зябь. Приходилось спать по три-четыре часа в сутки. Некоторые на ходу падали от усталости.
Каврис с восхода до захода солнца вязал снопы, а ночью шел скирдовать или молотить; мальчик не отставал от взрослых и не требовал для себя никаких скидок. Даже скупая повариха подобрела: наливала полную миску и приговаривала: «Вот алып-мальчик, мальчик-богатырь, хорошо работает»…
…Этот день был таким жарким, что накалившиеся от зноя серпы жгли руки, ладони покрывались кровавыми пузырями. А вечером надо было идти скирдовать. Многие отказывались работать в ночь. Бригадир разбушевался. Щупленький Асап кричал громким, не по телу, голосом:
— Кто может так поступать в военное время! Наши парни и мужики не жалеют своей жизни, а вы…
Макару и Пронке поручили перевозить снопы на склад, выделили две телеги.
— Справишься с двумя? — спросил бригадир, протягивая Каврису вилы.
Каврис мельком заметил, что к их разговору прислушивается Тонка, и ответил твердо:
— Выдержу.
— Вот и молодец, — похвалил Асап.
Каврис работал как лев. Только снопы летели. Макар и Пронка едва успевали принимать. Макар увозил полную телегу, Пронка возвращался со склада с пустой. И опять летели снопы.
— Подожди, — просили ребята, — не успеваем за тобой.
К концу работы все так измучились, что Макар за завтраком уснул прямо с ложкой в руках. Кто-то из ребят хихикнул, но Асап строго прикрикнул на насмешника:
— Смеяться каждый может… Пусть ложатся отдыхать… Остальные — на работу!
Тонка взглянула на Кавриса, и опять мальчик почувствовал в ее испытующем взгляде вопрос. На этот немой вопрос он ответил делом.
— Я прохлаждаться не собираюсь, — сказал он бригадиру.
— Не надрывайся, мой мальчик, — ласково улыбнулся Асап.
— Нет, пойду со всеми.
И пошел, пошел вязать снопы; но так как Макар отдыхал и работать было некому, на жатку сел бригадир Асап.
…Каврис вяжет снопы, не замечая Тонку, которая работает от него невдалеке. Мальчик сам не понимает, почему он лишний раз боится взглянуть в ее сторону. Тогда Тонка первая начинает разговор:
— Ты разве не устал после ночи? Вчера за целый день не прилег и сегодня… Ведь уже третьи сутки пошли. Не жалеешь себя.
Мальчику было приятно слушать такое, но он смолчал и продолжал вязать снопы и ставить суслоны. Ничего. Только вот рукам и спине больно. Иногда пошатнется, смигнет темноту в глазах — лишь бы Тонка не заметила. Она и сама старается. Бисеринки пота выступили над верхней губой.
Но вот на мгновение Каврис словно провалился в темную яму. Когда он пришел в себя, то увидел над собой испуганное Тонкино лицо.
— Что с тобой?
— Ничего, — ответил Каврис и… тут же уснул, прямо на стерне.
Он проснулся вечером, когда солнце садилось за высокие горы. Оказывается, Тонка укрыла его своим пальто и положила под голову сноп ячменя. Вязальщиков не было видно. Жатва звенела где-то далеко за густыми копнами. Каврис поднялся, вдыхая вечерний воздух, пропитанный запахом зерна, и пошел в стан. Навстречу ему ехал верхом председатель Муклай, он похвалил мальчика:
— Слышал, Каврис, хорошо потрудился, а теперь время и об учебе подумать. Всех школьников с этого дня освобождаем от полевых работ. О себе не волнуйся — поможем. Конечно, сам знаешь, нелегко нам. Весь хлеб сдадим государству, но ты можешь взять себе столько, сколько унесешь. В Аскизе зайдешь к председателю райисполкома, я напишу записку. С подводами трудно, и лошадей вряд ли смогу отпустить в район. Пойдешь пешком.
Каврис кивнул головой: ему не надо объяснять, он и так хорошо знает про колхозные трудности. Хлеба дадут — хорошо, а до Аскиза не так уж далеко, до города дальше было и то дошел…
Глава
одиннадцатая
Он шагал по тропинке, извилисто убегавшей в глубину гор. Это был наикратчайший путь в Аскиз. На спине — тяжелый ящик, в нем хлеб, крупа, учебники. Со всех сторон тропинку обступали горные вершины, покрытые желто-зелеными лесами.
Каврис любил ходить один. Одному в дороге лучше — никто не мешает разговаривать с самим собой вслух, мечтать и сочинять песни.
Стояла скучная тишина. Веселые жаворонки давно улетели на юг. Только высоко в небе проплывали журавлиные караваны. Вожак, летевший впереди каравана, казался крупнее всех. Журавли кричали, и в их криках была печаль. Это вызывало в Каврисе ответное чувство: «Даже у птиц есть семья, есть старшие, а я один».