— Какая, Танбаев? — Софья Михайловна с надеждой взглянула на его взволнованное лицо. — Что тебя в ней заинтересовало?
— Слова Корчагина. Он сказал: «Умей жить, когда тебе невыносимо жить». — Подумав, Каврис продолжал — «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое».
— Очень хорошо, Каврис, — похвалила учительница. — Садись, оценку тебе сегодня не поставлю, но учти — спрошу на следующем уроке. Поэзия Пушкина учит прекрасному и возвышенному не меньше, чем проза Николая Островского. Но коль скоро мы здесь заговорили об Островском, я хочу немного дополнить Танбаева, хотя это и не по программе. Есть книги, которые не просто развлекают: рассказывают нам о каких-то необыкновенных приключениях, о странах и народах, которые от нас далеко, — есть такие, которые учат жизни. Ну да, жизнь ведь тоже учеба, трудная и увлекательная. Одному, без учителей, без наставников, ее не одолеть: обязательно свернешь на кривую тропку или, споткнувшись о первое препятствие, так и не встанешь. Кто хочет жить, а не прозябать в топком и вязком болоте, а это значит потакать каждому своему желанию, жалеть себя, пасовать перед трудностями, — тот должен дружить с книгами-наставниками. Такие книги, как дружеская рука, всегда протянуты человеку. Надейтесь на них, дорожите ими, слушайтесь их… Я думаю, что Каврис не случайно запомнил слова Павла Корчагина. Я уверена, что он их не «зубрил», чтобы щегольнуть сейчас перед нами своей отличной памятью. Они запали в его сердце и теперь будут гореть в нем путеводной звездой, освещая каждый поворот, каждую преграду. Верю, что Каврис Танбаев научится жить, как жил герой Николая Островского — прекрасно и светло!
Все время, пока говорила учительница, в классе стояла необычайная тишина.
Каждый думал о себе: может ли он сам хоть одной черточкой своего характера сравниться с Павлом Корчагиным?
— Куда нам, грешным, — вздохнул Пронка.
— Из всего нашего класса, — прошептала Тонка, — только Каврис такой.
Софья Михайловна улыбнулась:
— Посмотрим, как он кончит учебный год.
Когда выходили из класса, Пронка подтолкнул Кавриса под локоть:
— Видел? Здорово! А ты еще разозлился: «Неправду говорит»… Двойку не поставила и весь урок проговорила. Я, между прочим, тоже не выучил. Если бы спросила — амба!
— Эх, голова бедовая! Чего бы тебе, Пронка, ни сказали, будто горох об стену…
Глава
пятнадцатая
Мороз белой зимы опять рисует на окнах узоры. Тополя, стоящие возле интерната, покрылись инеем. Сороки, которые никогда не улетают на юг, сидят на заборах и деревьях округлившиеся, спрятав головы. Птицы боятся летать в такой жгучий мороз.
Хорошо, что расстояние между школой и интернатом короткое, а то бы замерз, как сорока на лету.
На черноватом небе зимнего вечера горят густые звезды. Безжалостный мороз щиплет щеки, нос, колени. У Кавриса не хватает ладоней, чтобы одновременно растереть все стынущие места.
— Морозы еще долго будут стоять, — рассуждает Каврис, — звезды густые. Пусть бы примета не сбылась, а то я совсем пропал…
Открыв дверь, мальчик вошел в интернат. Ворвавшийся вслед за ним белый пар — дыхание мороза — покатился по коридору и тут же растаял.
Проходя мимо двери Марии Владимировны, Каврис остановился: кажется, там Макар — его бас. Интересно, что он может делать сейчас у воспитательницы? Как будто ничего за день не натворил… Кричит-то как! Оправдывается? Ого! Про меня…
Каврис приник ухом к двери.
— Я… я хорошо знаю его, — говорил Макар срывавшимся от волнения голосом, — мы с ним из одного аала. Он — круглый сирота, ему труднее всех…
— Мы все за него переживаем: и я, и Макар, и Тонка. Макар, конечно, правду говорит, но Каврис сам немного виноват. Сил мало, а он сидит до ночи в музыкальной комнате, играет, ноты учит. Надо посоветовать, чтобы он так не делал. Первое — учеба, а музыка… хе, просто так!
Так-так, два дружка уже про него докладывают! Кажется, не просил их лезть не в свое дело. Теперь остается услышать еще один знакомый голосочек… Пожалуйста, вот и он!
— Музыка для него не «хе», не «просто так». Не равняй всех по себе, — возмущенно возражала Тонка. — Никто из вас и не знает, какую музыку сочиняет Каврис, какие песни. Если бы ты мог так, давно бы всем раззвонил!
С него хватит! Надо уходить из школы. Не хочет он больше быть ни «колхозным мальчиком», ни «ручным ягненком», ни… какое еще прозвище придумают ему здесь? Неужели он не сможет сам прокормиться? Неужели не сможет… чтоб никто не ходил и не просил за него…