— Нерадивый награду просит. Это справедливо? Как ты сегодня теленка стерег? Бросил одного без присмотра.
Каврис потупился: и вправду не заслужил он сегодня никакого подарка.
Поужинав и прихватив с собой кота Ваську, мальчик отправился ночевать на чердак. Он любил спать на чердаке в летние теплые ночи, слушать крик дергача и блеяние бекаса. Дергач упирается, кричит что есть мочи перепелке, которая вместе с ним из болота быка тащит: «Тени-тени-тени…» А бекас жалуется на свою судьбу за то, что в год может снести всего четыре яйца.
Но сегодня мальчик не прислушивается к ночным знакомым звукам — он весь в мечтах. Когда дядя приедет, Каврис обнимет его за шею и будет так висеть долго-долго, а потом снимет с головы бескозырку и будет любоваться золотыми буквами и длинными ленточками. Наверно, дядя Карнил разрешит ее немного поносить. То-то позавидуют Каврису все аальские ребятишки, когда они пойдут купаться. Дядя посадит Кавриса к себе на спину и поплывет. Потом они выйдут из воды и будут загорать на берегу…
Долго спать Каврису не пришлось. Рано-рано его разбудила мать:
— Каврис, скорей!
— Приехал? — еще не совсем очнувшись от сна, радостно воскликнул Каврис, кубарем скатившись с лестницы, и осекся, увидев расстроенное лицо матери.
— Нет, сынок. Не встречаем, а провожаем. Отца нашего провожаем…
— Куда?
— Ох! — И мать заплакала, уронив голову в ладони.
Каврис выбежал на улицу. Аал трудно было узнать — сколько народу сразу вышло на улицу. Мужчины с котомками на спине обнимают женщин, детей. У колхозной конторы стоит автомобиль с красным флагом. Мальчику стало тревожно и страшно: что же случилось? Когда он подошел поближе, из толпы, собравшейся у конторы, вышел отец. Он обнял сына за плечи (раньше никогда так не обнимал).
— Ну, сыночек мой, слушайся маму и бабушку, помогай им. Ты теперь в доме один мужчина. А мы едем далеко. На фронт едем. Фашистов бить едем. Прости, что не успел купить тебе гармонь…
Сердце Кавриса больно сжалось, когда он услышал такие слова.
— Ты, — спросил он чуть не плача, — ты… ты… скоро вернешься?
— Скоро, сынок, скоро, — ответил отец, легонько отстраняя Кавриса и оборачиваясь к жене: — Ну, жена, будь и ты здорова, не болей, не скучай…
Мать плакала. Слезы тоненькими струйками текли по ее лицу.
— Того, кто уходит в суровый поход, не провожают слезами, дочка, — говорила бабушка. — Слезы жены тяжело переносятся. Будь мужественной…
Вскоре машина тронулась, увозя в своем большом кузове близких и дорогих. Мать Кавриса упала на пыльную дорогу. У бабушки дрожали губы. Отец Тонки, пожилой Асап, сказал:
— Нынче год Змеи. Оттого-то, видно, и пришло к нам это черное горе.
Тонка и ее старшая сестра, колхозный почтальон, громко рыдали. Каврис же стоял как каменный. В глазах — ни слезинки, в груди пусто и холодно. Куда девалась вчерашняя радость… Все кончилось в одно утро.
Глава
вторая
Через несколько дней после проводов отца пришло письмо от Карнила. Он писал: «Ехал я с большой радостью домой, мечтал о встрече, но все случилось по-другому. Что поделаешь, увидимся после победы. Крепись, сестра, помни: на твоих руках слабая старуха и ребенок. А ты, Каврис, учись хорошенько. Хорошая учеба — это, школьники, ваша помощь фронту».
Мать, Каврис и бабушка читали письмо вслух и плакали: какая судьба ожидает их дорогих воинов на трудных солдатских дорогах…
В аале наступили тяжелые дни. Все с нетерпением ожидали весточек с фронта. Семья Кавриса не получила пока ни одного письма.
Завидя почтальона Тамару, люди волновались: неизвестно, что таится в ее большой сумке — радость или горе. В аале уже успели узнать, что солдатские треугольники с печатью полевой почты несли в себе хорошие новости: жив, здоров, бьет фашистов; но если приходили письма в особых конвертах… Ох, лучше бы не носить и не видеть никому тех страшных конвертов… И сколько бы ни старались в правлении колхоза облегчить тяжесть удара: подбодрить, утешить — все равно горе оставалось горем, утрата утратой…
Кто же может смириться с потерей родного человека, молодого, здорового, сильного… Мужа, сына, брата, любимого?
Но однажды Кавриса с бабушкой вызвали в контору.
— Скрепи свое сердце, — с трудом вымолвил председатель, подавая бабушке конверт.
— Дети мои… — глухо простонала бабушка.