Пропыленные сапоги очистились о свежую траву. Вскоре тропинка привела путника в аал. По дороге Каврис сорвал два цветка: синий и белый. Прежде чем идти к себе, он взглянул во двор Асапа. Тонка уже была дома…
— Это тебе, — сказал смущенно Каврис. — Помнишь, о чем в больнице говорила? Видишь, я оказался прав. И весна пришла, и цветы расцвели, и ты здорова.
— Какие красивые… — Девочка прижала синий цветок к своим нежным губам. — Синий — лучше!
— Это подснежник. — Каврис покраснел до корней волос. — Про него можно так сказать:
До чего счастливыми бывают дни! О мой милый край! Вею бы жизнь ходил по твоей просторной земле! А Тонка! Она красивей цветка, который он ей подарил и который теперь трепещет в ее пальцах, играя лепестками.
…Дома Кавриса ожидала еще одна радость. Пришло письмо от Карнила. Дядя писал, что был тяжело ранен, попал в плен к фашистам, бежал, а потом воевал в партизанском отряде, в тылу врага. «Сейчас, после еще одного тяжелого ранения, нахожусь в Москве, лечусь в госпитале, скоро выпишусь, — писал Карнил. — Но это ничего, я здоров, только вот левую руку пришлось ампутировать. Остаюсь, по всей вероятности, в Москве. Женился. На медсестре из госпиталя. Дорогой племянник, приезжай к нам, будешь жить у нас, как родной сын».
…Уложив вещи, Каврис перед дорогой присел на крыльцо. Вот и кончилось его трудное одинокое детство. Начинается новая жизнь. Он уезжает. Милый край с его реками, горами, лесами, птицами и цветами, с добрыми людьми, которые помогали в тяжелые минуты, друзья и любимые — все это останется с ним навсегда! И Тонка. Он будет писать ей каждый день. Может быть… Конечно, и это может случиться, если очень сильно верить.
Послесловие
С тех пор прошло немало лет. Время войны кончилось. Те, кому пришлось подымать бремя суровых лет, теперь уже седоголовые старики, дедушки и бабушки. Они прижимают любимых внуков к своей груди.
Так поступает и бывший председатель колхоза Муклай. «Ох, — говорит он, — внук, оказывается, еще слаще сына», — и берет за руку карапуза, как две капли воды похожего на Макара.
…Однажды весь аал собрался в клуб на концерт. Дедушка Асап со своей старушкой, Муклай, Макар с семьей; Пронка с супругой и детьми тоже был здесь.
Занавес открылся. На клубной сцене сидели музыканты; их было столько, что казалось, они и рукой не могут шевельнуть, не то чтобы играть. Спиной к залу стоял высокий мужчина в черном костюме.
Из-за кулис вышла женщина в длинном платье. По клубу прошел восхищенный шепоток: «На Тонку Асапову похожа! Красавица!» Асап гордо выпятил старческую грудь, а его старушка всхлипнула, прижимая к губам платочек.
Муклай покосился на бывшего бригадира:
— Ты чего же скрывал?
— Что такое? — притворился непонимающим Асап.
— Да что твои молодые приехали.
На стариков зашикали: «Не мешайте слушать!»
— Выступает симфонический оркестр Красноярской государственной филармонии! Дирижер — Каврис Давыдович Танбаев.
Мужчина в черном костюме поклонился.
Увидя знакомое лицо, жители аала пришли в страшное волнение. «Это же наш Каврис! Сын Давыда Танбаева! Говорят, он десять лет в Москве музыке учился. Сам выучился, и Тонка выучилась. Оба теперь артисты. А ведь каким был горьким сиротой».
Дирижер поднял палочку, взмахнул ею в воздухе и… хлынула музыка. В ней было журчание реки, пение жаворонка, звуки чатхана, женский плач, ржание коней, грохот пушек, курлыканье журавлей и грустная песня пастуха. Мелодия уводила слушателей в далекие грозные годы. Всяк находил в ней свое, и казалось, композитор не сочинил музыку, а подслушал тайные глубины и теперь заставляет звучать все, что лежит в памяти каждой души.
— Как может так играть? — удивлялся Муклай. — Все нутро переворачивает. А мы своего Макара так и не смогли выучить, сколько ни заставляли… Теперь он, конечно, неплохой механизатор, но с Каврисом разве сравнишь? Недаром говорят: «Хороший конь и в жеребенке виден».
После концерта Кавриса окружила толпа односельчан. Макар с Пронкой едва протиснулись к нему и стали наперебой приглашать в гости.
— Не обижайтесь, ребята, мы домой пойдем, — ответил Каврис, прижимая к себе счастливую, разрумянившуюся Тонку.