– Слишком много?! Да ты вообще ничего толком не объяснила!
– Ну, уж прости, что ты такой дурак и не видишь дальше своего носа!
– Как вообще можно понять что-то настолько неочевидное?! – я хлопнул кулаком в ладонь. Бессильная ярость хлестала через край.
– Я не хочу последовать за ними, – вдруг отчеркнула жрица совершенно новым, серьёзным и спокойным голосом. – Понял? – она взглянула на меня глазами, полными страха и ненависти.
– Прости, – вдруг растеряв весь свой запал, я подтянул к себе глиняную кружку и осторожно отпил. Чай уже почти остыл, но всё равно был очень и очень хорошим.
Мы замолчали. Не знаю, что творилось в голове у Хины, но меня просто разрывало от сдерживаемых эмоций и догадок. Если верить словам жрицы, то демона не существует – но в чём тогда причина ежегодных смертей и помешательств?! Откуда взялась такая легенда, если её первопричина – просто выдумка?! И как, чёрт возьми, могли погибнуть два человека, вышедших на охоту за обычной байкой? Во всём этом просто не было смысла! И то, что творилось со мной – разве не лучшее доказательство существования зла над нашей деревней? Та безумная ночь Фестиваля, потом повторное полнолуние и отражение Мегу – разве могло это появиться в другое время в другом месте? Нет, только здесь и только из-за проклятой ночи демона!
– Чай… Восхитительный, – я неуклюже попытался похвалить работу Хины.
Девушка только кивнула. Даже на печенье она сейчас смотрела как на зловредное проявление тёмных сил.
– И всё-таки, – поёрзав на месте, я всё же нашёл в себе наглость снова потянуть за больной нерв. – Чего ты боишься?.. Почему не можешь рассказать всё напрямую?
– Видишь ли, – Хина затравленно огляделась. – У… демонов… повсюду уши…
Уровень напряжения вдруг подскочил до совершенно диких значений. Могло показаться, что даже воздух затрещал от выдаваемого Хиной трепета.
– Нет… Нет, всё, хватит, – я сложил ладони букой «Т». – Тайм-аут, стоп. Да, я поверил, не нужно продолжать. Давай, я сам закончу: «Ну ты и дурак, Мисаки, раз поверил в такую чушь!»… Ведь так?.. Ну же, скажи что да…
Ханаи слабо улыбнулась. А потом в уголках её глаз проступили слёзы. И я впервые увидел эту жрицу слабой, беспомощной и беззащитной. Увидел её настоящую – напуганную и безумно одинокую, брошенную всеми в этом жутком лесу наедине с собой и своей болью… И неудивительно, что Хина отдавала себя работе – ведь иначе у неё оставалось бы время на размышления, бесконечные и бессмысленные.
Поддавшись идущему изнутри желанию обезопасить и защитить, я вдруг подался в сторону девушки и обнял её, потянул к себе…
Хина закричала. Задрожала под моими пальцами, сотрясаемая странными порывами… Резко дёрнувшись, она вмазала мне пощёчину, потом ещё одну… А я уже не мог ослабить хватку – руки сковала несвоевременная колючая оторопь.
Ты в беде, Шин. У тебя проблемы… И тут ничего не поделать – если только ты не решишься подарить этой девочке немного любви. Ей ведь так не хватает внимания в этом заброшенном месте!..
От идущих изнутри подсказок бросало в трепет. Последовать им – значило обречь себя окончательно. Нужно было что-то делать, и быстро.
– Подожди, ты не так поняла! – я сам пытался отстраниться от выбивающейся хозяйки, но тело, до сих пор не отошедшее от рыцарского порыва, тянулось к девушке.
Собравшись с силами, Хина внезапно оттолкнула меня – с неожиданной яростью и силой. Мгновение растянулось в вечность. Медленно, точно во сне, отлетев назад, я механически ухватился за ворот её хаори и потянул за собой…
Мы сидели молча. Я у стены, Ханаи за столом. Её рубаха была наполовину распахнута, но, к счастью, мне вовремя удалось спрятать взгляд. Сколь велико ни было бы искушение – ситуация совсем не располагала к низменным порывам.
– Уходи, – произнесла Хина полушёпотом. – Уходи, Мисаки…
– Прости меня, – я качнулся вперёд, но, вовремя опомнившись, снова прижался к стене.
– Уходи, прошу тебя…
– Ты не так поняла…
– Выметайся вон! Проваливай! – жрица развернулась ко мне и закричала. Изо всех сил, с безумным надрывом. – Ты… Ты худший из людей… Я ненавижу тебя!
Она плакала… Не сдерживаясь больше, выдавливая всю горечь до последней капли… Красивое лицо исказилось, на нём теперь отчётливо читалась печать нешуточного страдания.