Я чувствовал тепло Макото, чувствовал всем телом. А она чувствовала меня – и прижималась, всё сильнее с каждой секундой – почти давила, беснующимся пламенным океаном снося все мои внутренние барьеры.
И я не выдержал. Обнял её свободной рукой, почувствовал под пальцами тонкие переливы рёбер… А затем увёл ладонь выше, к высокой и полной груди девушки.
По нашим телам пробежала синхронная дрожь. Мако тихонько вскрикнула, но тут же закусила фалангу указательного пальца – чтобы никто не услышал… Чтобы никто не помешал…
Я стиснул грудь девушки – наверное, слишком грубо, порывисто, неумело… Но она не была против… Нет… Скорее даже наоборот – ей нравился этот мой порыв! Я чувствовал это… знал! Мы сейчас существовали в едином эмоциональном поле, слышали друг друга, ощущали – и тянулись к большему.
Дрожь стала нестерпимой. Меня просто разрывало на части от желания и страха, от волнения за наши отношения с Мегуми, от безумного стыда и понимания того, к чему сейчас настойчиво подталкивает нас обоих Макото…
И я не собирался останавливаться. Просто не мог. Это было выше меня…
Я нащупал разрез в кимоно девушки и, примкнув к её шее губами, скользнул туда ладонью.
И тут, издав короткий стон, Мако вдруг содрогнулась и обмякла у меня в руках. Дыхание её стало тяжёлым и частым… А потом она произнесла всего одного слово. Единственное. Но на меня оно подействовало подобно целому водопаду ледяной воды или бездонной пропасти из ледяных игл. «Папа», благодарно произнесла девушка. «Папа», а вовсе не «Шин»…
Мне было стыдно. Стыдно и больно. Последующие события пронеслись как киноплёнка при перемотке – быстро и дёргано, без толики смысла. Я просто сбежал. Вырвался из комнаты, пронёсся по огромному особняку Амамия и, собирая оклики слуг, добежал до ворот в опоясывающей поместье крепостной стене. И нельзя сказать, чтобы стража была особенно рада меня видеть… Они поймали меня и запросто начали избивать – очень, очень осторожно, чтобы не помять фамильное кимоно клана. Сил сопротивляться у меня не было, подходящих слов – тоже. Да и вряд ли мне позволили бы высказаться…
Не знаю, откуда во дворе появилась Амамия Тоно. Может, шла за мной следом, а может – явилась на яростный человеческий гомон. Как бы то ни было, она была там, в нескольких шагах от меня. Стояла и смотрела, постукивая по ладони сложенным старинным веером.
Дальше был провал в памяти. Похоже, я потерял сознание. А очнулся уже за воротами, в своей собственной одежде. Лежал поперёк дороги, рядом с велосипедом и странным бумажным пакетом, в котором, к моему удивлению, оказалось проклятое фамильное кимоно. Я уже ненавидел его, ненавидел этот набор тряпок… Но ничего не мог с ним поделать.
Всё лицо саднило, а голова безумно кружилась. Щёк вдруг стало слишком много, а разреза глаз – мало. Нос тоже работал прескверно, приходилось заглатывать воздух ртом.
Наверное, у меня было сотрясение – просто так беспамятство после ударов по голове не приходит… А может, я просто выключился от переизбытка чувств. А может… Может… Да, у меня было много догадок, и ничего кроме.
Это был неудачный день. Очень…
Вечерело.
Я, борясь с накатывающей дурнотой, мерно крутил педали. Пейзаж по сторонам от меня проносился сплошным размытым пятном – и от этого становилось ещё хуже… В голове до сих пор возникали отдельные картины случившегося, заставляя краснеть и бледнеть одновременно. Мне, наверное, очень повезло уйти живым после всего, что произошло: узнай Амамия Тоно детали происшествия – и всё могло закончиться намного хуже…
Хотя куда уж…
Я сбавил темп – ноги устали, судорожное напряжение изматывало каждый мускул моего тела. К счастью, до дома оставалось уже недолго – магазинчик Ватанабе остался позади, и теперь мне нужно было просто катить по прямой.
Уже отсюда я различил очертания моего родного домика – двухэтажный коттедж с крышей западного типа, такой непривычно милый на фоне неудержимой зелени лесов и под глубоким омутом неба.
В окнах первого этажа горел свет. Наверное, Мегуми снова явилась меня навестить… После отъезда Рики это вошло у девушки в привычку – вот так вот запросто посещать меня в любое время суток и изо всех сил изображать крайнюю степень заботы.