– Ты… ужасная женщина, – не удержавшись, выдохнул я. Держать испуг на привязи и дальше было уже просто невозможно.
– Не исключено, Шин, – искусанные губы Хитоми растянулись в благодарной улыбке. – Но это ведь не более чем ещё один повод оставаться на моей стороне, правда? К тому же, всё, что я делаю – направлено на достижение всеобщего блага!
– Да, конечно, – механически отозвался я, поднимаясь из-за стола. Ноги давно перестали слушаться, но я всё равно постарался овладеть утраченным самообладанием заново и как можно скорее вернуть контроль над собственным телом.
– Я рада, что мы пришли к соглашению, Мисаки Шин, – промолвила девушка с поистине детской непосредственностью, и в её обманчиво дружелюбном облике уже нельзя было обнаружить следов недавнего сумасшествия. Такой она была всегда, сколько я себя помнил – сдержанной, но неизменно позитивной, до приторности мягкой с друзьями и подчёркнуто вежливой для остального большинства… Вот только ещё за день до этой встречи я даже представить себе не мог, как много различных демонов живёт за этим ярким фасадом и как сильно прогнила изнутри эта мыслящая система по имени Амамия Хитоми.
А теперь… Говоря её словами, «…мы пришли к соглашению…». И обратной дороги для меня уже не было. И не могло быть.
Скованно поклонившись одной из глав студенческого совета, я подался к двери, но тут из-за стола донёсся полный сдержанного восторга смешок, и до ушей моих донеслись отдельные слова, скованные вместе разогретой цепью возбуждённого шёпота:
– Я буду ждать тебя завтра, Шин. На велосипедной стоянке. Через два часа после окончания школы.
– Завтра?.. – уточнил я, не оборачиваясь. – За день до фестиваля?..
– Это идеальное время. К утру старуха будет уже мертва, и все Великие Дома ощутят на своей шкуре остроту такой чудесной штуки, как ирония… Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, да?
Не ответив, я с трудом толкнул в сторону покосившуюся на своих полозьях дверь – промятую, к тому же, сокрушительным ударом стакана – и вышел в школьный коридор. Чтобы впервые за последние полчаса вдохнуть полной грудью настоящий, живой воздух – а не саднить горло тем раскалённым вулканическим пеплом, коим щедро исходил каждый жест и каждое слово коварной Хитоми.
Зачем я согласился? Зачем пошёл на эту авантюру?.. Ради глупого чувства, названного справедливостью? Или от пустого азарта, желания разрушить застоявшуюся от времени систему? А может, я просто хотел помочь измотанной жизнью девушке, которая, в противном случае, нашла бы для себя другую игрушку… или же просто полезла в петлю, отдав предпочтение смерти. Как бы то ни было, решение было принято – и чем дальше я уходил от комнаты студенческого совета, тем сильнее жалел о своём искажённом благородстве.
Сами собой вспомнились пророческие слова Мегуми… Мне ведь действительно поручили убить человека. Причём сделали это таким образом, о котором поначалу даже не хотелось думать… Ведь… Хитоми просто манипулировала мной. Где-то ослабляя поводок, где-то позволяя увидеть якобы больше, чем следовало – она подвела меня к уверенности в том, что без Амамии Тоно наша долина – и, конечно же, вся деревня – станет куда безопаснее и лучше. Спокойнее… И я последовал за этими намёками, точно котёнок, увлечённый преследованием бумажного бантика на ниточке. Последовал… чтобы забрести безвозвратно далеко в дебри не обмана, нет – скорее всего, Хитоми говорила правду – но хитрой махинации, в которой мне была отведена весьма скромная роль слепого исполнителя.
У меня оставалось ещё чуть больше суток для того, чтобы изменить своё решение, но что-то внутри меня – может, та самая едва ощутимая часть сознания, что отвечала за предчувствия – подсказывало, что ничего не изменится. Я не сделаю шаг назад. Не приму собственного отказа. Потому что взял на себя определённую ответственность. Обязательства перед Амамией Хитоми. Нет… не перед ней одной – перед Ёске, Мегуми, Иошизуке-сенсей… даже острой на язык Хиной… и… другими жителями деревни, трясущимися от страха перед зловещим празднованием фестиваля. Я намеревался защитить их всех, разрушить фундамент вековых устоев – пусть даже высокой ценой обагрённых в чужой крови рук.