Я не знал, как быть. Не знал, что делать и какое решение принять. В голове кружились десятки вариантов, но все они казались абсурдными и совершенно беспомощными при минимально критичном обзоре – я ведь не мог просто вымолить свободу для Хитоми или выкупить её жизнь у владычицы Великого Дома, в руках которой были все материальные средства долины вместе взятые, и даже более того – жизни их владельцев. Вести переговоры с Домом Амамия было выше моих сил и прав: даже начни я – или кто-либо вообще – угрожать разглашением таинства Фестиваля, госпоже Тоно было бы куда проще устранить наглого шантажиста, нежели идти у него на поводу. Тем более, когда вопрос касался дальнейшей судьбы Дома… Значит, оставалось только отговорить Хитоми?.. Или же просто пойти вразрез с её планом?.. «Потерять» отравленные конфеты по пути к матери Великого Дома… Но к чему это может привести? Чем немилость старшей дочери Дома Амамия лучше того, чем грозили мне разборки с её матерью?.. Да, быть может, в этом случае мне не грозила физическая расправа опциональной степени жестокости, но всё равно – Хитоми едва ли простила бы мне провал продуманного покушения. Слишком уж решительна она была, слишком одержима вопросом собственной свободы… И я, как слабое звено в цепи, отвечающей за открытие тюремных врат, мог познать на себе всю мощь этой болезненной страсти…
Не в силах склониться к какому-либо решению, я так и застыл у телефонного аппарата. В одних домашних шортах, с наброшенным на плечи душевым полотенцем – почти успевшим высохнуть за время моих раздумий – и с отсутствующим выражением на лице. Тело моё как будто бы сковало морозной коркой, и чем жарче бушевал внутри меня пожар панической растерянности – тем сильнее деревенели чрезмерно напряжённые мышцы.
Несколько раз я решался протянуть ладонь к телефонной трубке, но, в тот же момент приходя в себя, резко одёргивал руку и вновь возвращался к состоянию тяжёлой неподвижности. Только чтобы вновь потянуться к телефону через минуту-другую.
Это странное состояние поглотило меня целиком, увлекло в свои самые тёмные недра и держало до тех пор, пока внутренняя война вариантов в самом центре моего черепа не достигла своего апогея, пика, когда «за» и «против» перестали иметь вообще какое-либо значение, а первое же попавшееся решение могло показаться единственным истинно верным…
Я выстрелил расправленной ладонью вперёд, почти не провожая её взглядом, и, не сразу нащупав гладкую поверхность телефонной трубки, резко рванул руку с крепко зажатым куском пластмассы к уху. В пальцах зажглись крохотные вселенные боли – но мне уже не было до этого дела. Голова разрывалась от единственной последовательности действий и слов, которые должны были решить мою дальнейшую судьбу, а всё остальное можно было пока задвинуть на задний план… Всё. Всё остальное. Страх. Сухость во рту. Ноющую тоску в сердце и неуместное чувство вины…
Мне нужно было просто набрать нужный номер, известный с детства, и отказаться от своей роли в спектакле, задуманном Хитоми. Взвалить тяжесть ответственности на кого-нибудь ещё – другого мальчишку из школы, для которого благоволение старшей дочери Дома Амамия будет важнее собственных принципов.
Оставалось только ввести нужные цифры. Просто нажать кнопки. Одну за другой. Так понятно и просто…
Палец мой завис над сплюснутым телом телефонного аппарата. И, вздрогнув, начал медленно втягиваться в кулак. Поддавшись собственным чувствам, я совершенно упустил одну маленькую, но очень важную деталь…
В трубке не было слышно ни звука. Беспощадная, ужасная тишина буквально вытягивала из меня остатки здравого смысла, заставляя вновь почувствовать себя частью огромного и опасного мира, никак не связанного с комфортным убежищем родного дома.
Тишина. Ни привычного гудка, ни даже простейшего шороха в ответ на моё тяжёлое дыхание.
Несколько раз шумно вдохнув и выдохнув, я придавил большим пальцем рычажок сброса. Выждал несколько секунд. Чуть ослабил давление – но не обнаружил совершенно никакой разницы.