И взгляд этот… Он иссушал. Выдерживать его было не просто психологически трудно – а почти невыносимо, мучительно настолько, что мне сразу захотелось выть от горя. В нём больше не было Амамии Хитоми – той, которую я знал – и в далёкой глубине глаз… глаза девушки теперь существовала только затягивающая пустота, без следов былого яркого пламени.
– А, Шин, – произнесла она, даже не обратив внимания на говорящего мне что-то одноклассника. Я тоже пропускал мимо ушей его слова, но со стороны дочери Великого Дома это казалось настоящим высокомерием. – Я очень рада тебя видеть, особенно сегодня. Надеюсь, ничто не испортит наш день!
Было в этих словах что-то неправдоподобное. Механическое. Что заставило остальных ребят в классной комнате прекратить все и всяческие беседы в порыве трепетного благоговения перед новой верховной владычицей.
– Доброго… утра, – отозвался я, испытывая некоторую неловкость. – Я тоже хочу верить, что день пройдёт без… лишних проблем…
– Любая проблема может быть решена, – проговорила Хитоми всё с той же нечеловеческой информативностью. Как механизм, запрограммированный на ведение диалога, но совершенно к этому не приспособленный.
– Да, о решении… – я поджал губы и приподнял брови, стараясь выглядеть непринуждённо, после чего продолжил, не скрывая любопытства: – Ваш вчерашний спор с Ханаи…
– Не было никакого спора, – перебила меня Амамия Хитоми, и во всём её образе тут же проявилась сильная внутренняя агрессия.
– Но вы поссорились… И… Я просто хотел узнать – разрешилась ли эта ситуация…
На лице Хитоми не дрогнул ни единый мускул. Единственный глаз продолжал изучать меня из-под полуприкрытого века, а тонкие губы как будто бы замерли вне времени, без движения.
Не дождавшись ответа, я попробовал спросить снова, допустив самый оптимистичный из вариантов:
– Так вы с Ханаи… помирились?..
– Она отказалась извиняться, – отчеканила дочь Великого Дома, не скрывая раздражения.
Значит, они всё же виделись ещё после школы. Быть может, Хина догнала Хитоми в коридоре или натолкнулась на неё у выхода. В любом случае, их беседа имела продолжение – и, по всей видимости, свелась к очередной словесной баталии.
– Но ведь с ней же всё в порядке? – поинтересовался я, наверное, озвучив мысли всех присутствующих в классе ребят. Все понимали, что Амамия Хитоми изменилась, и очень хотели узнать – как сильно… И, наверное, результат мало кого воодушевил.
Голова Хитоми дёрнулась. Нервно и, похоже, бесконтрольно. А затем, жутко ухмыльнувшись уголком рта, девушка повторила свои недавние слова, только на несколько тонов выше:
– Она отказалась извиняться!
Ответ дочери Великого Дома Амамия поверг меня в обезоруживающий ужас, от которого мелко затряслись колени, а на спине выступил холодный пот.
Кажется, Хитоми удивилась моей реакции. Нахмурилась. И с подозрением огляделась.
– Почему вы смотрите на меня… так?! – процедила Амамия Хитоми сквозь зубы, и тонкий бамбуковый веер захрустел в её побелевших пальцах. – Если кому-то есть, что сказать – пусть говорит! Я его охотно выслушаю!
Особенно впечатлительная девочка из наших одноклассников даже тихонько вскрикнула от силы обрушившегося на класс морального давления, но остальные выдержали этот удар в полнейшей тишине.
– Она просто отказалась принести извинения! – вновь воскликнула Хитоми, будто бы не оправдываясь даже – а пытаясь донести до глупых слушателей понятный и совершенно очевидный факт. Наверное, некоторые уже забыли, о чём вообще шла речь – но дочь Дома Амамия явно не желала отпускать пугающую тему.
И тут в кабинете – буквально взорвав всеобщую напряжённость – появился Ватанабе Ёске. Понурый и сонный, как и всегда после дней фестиваля, он ввалился в класс и в нерешительности замер на полпути между дверью и моей партой. Непонимающий взгляд друга прошёлся по красивой дуге от самой доски до дальнего окна, у которого стояла Хитоми, и в итоге остановился на моём лице. Распахнув глаза, Ёске состроил вопросительную гримасу, но остался без простейшего ответа. Даже более того: одноклассники спешили отвернуться от него, спрятать глаза, будто стали свидетелем чего-то наглого и крайне постыдного.