– Что происходит? – спросил он у меня одними губами, без звука, на что я смог только покачать головой. Быть единственным, кто подал бы голос в присутствии Хитоми, было выше моих сил.
Растерянно пожав плечами, Ёске в гробовой тишине повесил портфель на крючок своей парты и уже приготовился раскладывать вещи, когда вдруг – к моему несказанному ужасу – обнаружил перемену в образе Хитоми. Это был короткий, как удар молнии, миг, но его было достаточно, чтобы кровь мгновенно отхлынула от моего лица.
Ёске изменился в лице, кажется, начиная что-то понимать. Или хотя бы догадываться. Движения его стали чуть более бережными и мягкими, хотя в глазах по-прежнему светилось бесчисленное множество вопросов. Наконец, распрямившись, он прочистил горло и попробовал заговорить, тихо и не слишком уверенно:
– Похоже, я помешал чему-то… Если так – прошу прощения за…
– Видите?! Это ведь совсем не сложно! Извинения! – Хитоми разродилась торжествующим шипением, почти не имеющим ничего общего с осмысленными словами, и на лице её появилась по-настоящему пугающая ухмылка.
Похоже, Ёске растерялся окончательно – и его можно было понять! Мало кто из присутствующих с самого начала разговора мог с уверенностью сказать, что понимает странное поведение Хитоми и её одержимость, а для новоприбывшего это и вовсе оставалось невыполнимой задачей.
И Ватанабе Ёске, похоже, почувствовал себя частью какого-то розыгрыша. На лице его – обычно спокойном – появилось странное выражение то ли задумчивости, то ли обиды. Он понимал, что стал центром всеобщего внимания, чуть ли впервые за долгое школьное время, и такое положение дел определённо не устраивало побитого жизнью интроверта. Конечно же, ему начало слишком многое мерещиться в этом молчаливом интересе… И вскоре выражение лица Ёске сменилось на явно недовольное. Подобно многим другим затравленным подросткам, он выбрал для себя единственную линию поведения – беспочвенную ответную агрессию.
– Это что, какая-то постановка? – заговорил он с вызовом, но через силу, теряя опору для взгляда и всё ниже опуская голову. – Или шутка?.. Что происходит? Почему она, – Ватанабе избежал прямого упоминания Хитоми, выбрав самую обезличенную отсылку из возможных, – …Так странно одета?.. И что за повязка на глазу?.. Какая-то… новая… мода?..
Голос Ёске утонул в удушающей тишине. И только теперь я понял, чего так ждали и безмолвно добивались мои одноклассники… Парни и девушки, что сверлили Ватанабе взглядами, без какого-либо сговора сочли его жертвой – куклой для битья, которой было суждено принять на себя удар со стороны Хитоми, каким бы он ни оказался.
Не прошло и двух суток с момента, когда Амамия Хитоми возглавила Великий Дом Амамия, а её уже боялись в достаточной степени, чтобы откупаться от её внимания в буквальном смысле человеческими жертвами! Воистину, при жизни Амамии Тоно всё было куда проще и… справедливее…
Воздух со свистом начал прорываться сквозь крепко стиснутые зубы Хитоми. Выдавив из лёгких всё содержимое и, как будто бы перейдя на кислород, выкачиваемый из крови, она вскинула трясущуюся руку с крепко сжатым в кулаке веером и уже готова была сплюнуть какой-то возглас…
Я рванулся с места, встав между Ёске и Хитоми, и начал медленно отступать, подталкивая друга к выходу из класса. Старшая Дочь Великого Дома подавилась своим криком, поразившись моей наглости, и просто смотрела нам вслед, будто идол злобного божка с глазом из чёрного драгоценного камня и ощеренной пастью, полной острых кривых зубов.
Не отводя взгляда от Хитоми – чтобы у той был азарт концентрировать свою ярость на мне, а не на Ёске – я вслепую вытолкал Ватанабе-младшего за порог, и сразу же выскочил в коридор сам.
– Что это вообще было?! – шёпотом поинтересовался Ёске, но я не нашёл в опустевшей от ужаса голове ни единого слова или их сочетания, из которых можно было бы сплести убедительный ответ. И потому просто указал другу на лестницу вверх, приглашая подняться на крышу.
Уже там, в подобии относительной безопасности, я всё-таки смог собраться с мыслями и силами для объяснений. Правда, для этого мне потребовалось несколько минут глубоких вдохов и выдохов, отчего в горле моём без спроса прописался колючий утренний холодок.