— Если тебя когда-нибудь кто-нибудь ударит, ты должен сказать мне, — сказала она.
Отец Пола пододвинул к ним стул и сел. Сейчас Пол был выше их обоих.
— Никто меня не ударил, — сказал он. — У меня пошла из носа кровь. Честно.
— Тогда откуда такая грязь на одежде? Ты уверен, что не катался по земле во время драки?
Пол молчал.
Имя, звание, номер.
— Уверен, Пол? — мягко спросил отец. — Ты можешь нам все сказать. Мы не рассердимся. Мы просто хотим знать.
— Мы ведь беспокоимся о тебе, — подхватила мать.
— Ты ведь знаешь, что мы тебя любим, — добавил отец.
Вошел в дом две минуты назад, а уже лебезит и унижается.
— Я… я упал, — сказал Пол, надеясь, что эта дополнительная подробность сделает его рассказ более убедительным.
— Тебя кто-то толкнул? — спросил отец.
— Толкнул, Пол? — повторила мать. — Толкнул?
— Я упал, — ответил Пол. — Просто упал. Отстаньте.
— Не знаю, удастся ли вывести кровь, — вздохнула мать.
— Почему бы нам не сесть за стол и не поговорить об этом? — сказал отец Пола.
Не дождутся. Сесть он, может, и сядет, но говорить не станет. Никогда.
Пол сел, скрестил руки на груди и с вызовом посмотрел на отца.
Кухонный стол был круглым. Все трое сидели на равном расстоянии друг от друга, но Полу всегда казалось, что он находится лицом к отцу, тогда как мать где-то слева.
Один день свободы, половина одного дня, и впереди опять маячит месяц тюрьмы.
Отец неуклюже попытался возобновить разговор:
— Чем ты сегодня занимался?
Пол уставился в тарелку, приготовившись к допросу.
— Мы играли.
Он был недостаточно взрослым, чтобы проигнорировать вопрос.
— Во что вы играли? — не отставал отец. Пол оторвал взгляд от тарелки.
— В войну, — сказал он. — Мы играли в Войну.
Отец Пола расстроенно зацокал, и мать посмотрела на него, картинно наморщив лоб.
— Вы во что-нибудь другое когда-нибудь играете? — спросил отец.
— Нам нравится играть в Войну.
Именно игры в войнушку отец Пола надеялся избежать. Когда Пол был совсем малышом, ему не покупали игрушечных ружей, оловянных солдатиков, самолетиков, вообще ничего интересного не покупали. Отец — как пить дать, ярый член Движения за ядерное разоружение или «Гринпис» — упорно отказывался дарить Полу на день рождения или на Рождество то, что сын просил. Мать хотя и заявляла, что она женщина независимая в мыслях и поступках, но в общем и целом соглашалась с пацифизмом мужа. Когда она сталкивалась с насилием, внутри у нее всегда что-то сжималось. Один лишь вид Пола, когда тот держал палкy, точно это автомат, доводил ее до слез. А отца Пол буквально бесил. Но из-за своих принципов он не мог выплеснуть ярость в виде откровенной агрессии или, на худой конец, дозированного насилия. А потому, как бы сильно Пол ни злил отца, его никогда не били и даже не бранили. Вместо этого его приглашали к кухонному столу, спрашивали, не хочет ли он пить, и вручали стакан молока или апельсинового сока; спрашивали, все ли нормально в школе, и совали пирог или печенье; спрашивали, не хочет ли он пригласить друзей, и говорили, что они очень его любят, а затем спрашивали, знает ли он, что делает оружие с людьми.
Вот в такие мгновения Пол ненавидел отца особенно сильно. Пол ненавидел его за отсутствие в нем силы. Если отец упорствовал, Пол заявлял, что обожает Войну. Под «обожает» подразумевалось, что он сознает все значение Войны, что это Война сделала жизнь людей, всю жизнь, такой, какая она есть. Жизнь — это Война. Жизнь — это битва. А сидеть с фальшиво-дружелюбными рожами за кухонным столом и притворяться, будто все иначе… Так может вести себя только тот, кто боится. Вот как Пол понял, что его отец — трус. Иногда он чувствовал, что отцу очень хочется ударить его. Но трусость отца была столь велика, что он не мог взглянуть в лицо даже собственной агрессивности. В таких случаях отец поворачивался к матери и стонал:
— Ну я не знаю, чем его пронять. Попробуй ты.
И за это признание в слабости Пол еще больше ненавидел отца. Все эти кухонные посиделки означали для него одно — презрение, океан презрения, пучину презрения.
— Пол, ты понимаешь, почему мы с матерью… почему мы не хотим, чтобы ты играл в игры, связанные с насилием?
Это была борьба, в которой одна из сторон боролась против самой идеи борьбы. Родители Пола, пребывая в плену политических заблуждений, боролись за лучший мир — за мир без насилия, и для этого воспитывали сына лучшим, по их мнению, методом — без насилия. А Пол, как и все остальные члены Команды, видел много дальше своего ближайшего окружения, он заглядывал во внешний мир — в мир, который и не собирался улучшаться, который если и менялся, то исключительно к худшему. Пол готовил себя к настоящей реальности, а родители обрабатывали его, готовя к реальности, которую смутно надеялись создать — если наберется достаточно людей, которые смогут достаточно успешно обработать своих детей. Нетрудно заметить, чья логика разумнее.
— Может, нам стоит переехать? — спросил отец Пола. — Пожить где-нибудь еще. Уверен, что это все его друзья.
— Но ты же видел, как сильно он скучает, когда мы не пускаем его к ним.
— Ты знаешь, что он бьет жену? — сказал отец Пола. — Мать Эндрю, он ее бьет.
— Пол, — сказала мать Пола, — почему бы тебе не подняться к себе? Сегодня я освобождаю тебя от посуды.
Пол вышел из кухни, но подниматься к себе не стал. Он подслушивал.
— Ты не должен говорить такие вещи в его присутствии, — прошептала мать.
— Почему? — спросил отец. — Может, он наконец перестанет его боготворить. Он должен знать всю правду.
Редко зависть Худшего отца к Лучшему отцу проявлялась столь открыто. Худший отец знал, что сын любит отца Эндрю гораздо сильнее, чем его. Он искренне считал, что как человек и как отец он много лучше и потому больше заслуживает любовь сына. Но добиться ее он мог, лишь став похожим на того, кого так ненавидел. Один из принципов отца Пола заключался в том, что нельзя навязывать другим свои принципы. Даже детям.
— Ты видела синяки у нее на лице? В смысле, когда он выпускает ее на улицу. Боже.
— Видела, — ответила мать Пола.
Пол вернулся на кухню.
— Я слышал, — сказал он. — Я слышал все, что ты сказал.
Отец вскочил.
— И я считаю, что это правильно, — сказал Пол. — Да, правильно, что он ее бьет.
— Нет! — крикнула мать Пола.
Отец подошел к Полу — разъяренный как никогда.
«Ударь меня, — молил Пол. — Ну пожалуйста, ударь меня».
Но отец, конечно, не ударил: он для этого был слишком слаб.
Глава четвертая
ПИТЕР
Мы сидели внутри большой зеленой короны. Когда приближаешься к ней, пешком или на велосипеде, кажется, что вся здешняя окрестность коронована. Сидя внутри короны, мы могли видеть Мидфорд. Корона покоилась, накренясь градусов на восемь, на самой высокой точке гребня Грейсэнд. На много миль вокруг она была самой большой летней драгоценностью, притягивающей взгляд. Но корона — не просто украшение монархии. В самом ее сердце мы разожгли костер. Почти прозрачный дым невидимым шлейфом стлался над верхушками деревьев. Это были дубы. Самые мощные во всем Мидфордшире. Идеальный круг из тридцати идеально одинаковых стволов, ветвей, веток и листьев. Между дубами росли деревья помельче. Роща возвышалась футов на пять над полем. Мы приходили сюда всегда, когда хотели сделать или обсудить что-то важное. Но мы не называли это место Короной. Мы называли его Фортом Деревá. Возможно, когда-то Форт Деревá был обнесен невысокой каменной стеной; но к тому времени, когда мы обнаружили его, никаких следов рукотворности не осталось. Чтобы проникнуть сюда, нужно было точно знать расположение Двери. Никак иначе пробраться в Форт Деревá было нельзя. Но внутри Форта пряталась тенистая поляна, в центре которой сейчас и пылал костер. Вокруг костра сидели мы. Дрова, которые разжег Мэтью, были сыроваты, и наш разговор поначалу окутывал серый дым, сопровождаемый энергичным потрескиванием. Мы обсуждали наши дальнейшие действия. Период усиленной подготовки, объявленный Эндрю, ничего не дал. По всей видимости, вынужденное отсутствие Пола вырвало частичку сердца из Лета и тем самым вырвало частичку сердца из Команды. Если бы Пол все время был с нами, мы бы чувствовали себя совсем иначе и занимались бы совсем иным. Во всех армиях наступает момент, когда бойцы устают от чересчур интенсивной подготовки. Войска становятся вялыми. Чтобы вырвать их из этого инертного состояния, нужны настоящие действия, настоящая опасность. Прошло уже две недели после освобождения Пола. Несмотря на кровавые брызги на одежде и последующие вопли родителей, он сумел избежать второго заточения. Мы разработали планы мести. Но осуществить их пока не могли: миновало слишком мало времени. Разрушения и смерть, что мы запланировали, слишком явно указывали на нас. Посоветовавшись с Полом, Эндрю решил, что нам требуется переждать не меньше месяца, прежде чем дать старт операции «Барсук». Операцию мы назвали так, потому что барсуки часто портят сады, а иногда даже убивают кошек В данный момент, а это был чертовски затяжной момент, мы выжидали. Неудивительно, что моральный дух Команды был столь удручающе низок