Эндрю достает из костра палку и пристально рассматривает оранжевое пламя.
— Ладно. Но только не слишком долго.
Питер находит еще одну страницу, почти в самом конце книги. Голос его звучит гулко и громко, отражаясь от стволов деревьев:
— «Итак, мы видим, каким образом происходит эволюция. Дарвин определил ее как «выживание наиболее приспособленных». Те организмы, которые утратили способность меняться, приспосабливаясь к новым условиям, неизбежно и быстро вымирают. Катастрофа, в чем бы она ни заключалась, обусловила гибель динозавров. Но мы не должны скорбеть по их кончине. Вымирание не просто характерно для Природы, это сама Природа. Ибо без исчезновения нет обновления. Без упадка не бывает прогресса. Без смерти — жизни. Без гибели динозавров не возникла бы сама человеческая раса. Дарвиновская теория эволюции, возможно, величайшее открытие величайшего века открытий, — это модель, с помощью которой можно понять сегодняшний мир. Если мы хотим выжить, мы должны постараться, чтобы именно мы, а не какое-то другое создание были наиболее приспособленными».
Питер закрывает книгу. Он смотрит на Эндрю, пытаясь угадать его реакцию. Я тоже.
Тем, кто не знает Эндрю, может показаться, будто он тычет палкой в костер от скуки.
Но мы с Питером знаем Эндрю лучше всех на свете и видим, что с ним происходит на самом деле. Эндрю всегда такой скучный, когда глубоко задумывается или принимает тяжелейшие решения. Он морщит лоб. Губы поджаты. Одно веко слегка подергивается.
А еще через миг его рот кривится, съезжает на одну сторону. Раз. Другой. Он делает быстрый вдох, затем с шумом выпускает воздух. Звук такой, словно пернула утка. Потом губы Эндрю обмякают, и он «пердит» уже погромче И наконец он харкает в костер, в самую его сердцевину.
— Они динозавры, — говорит он. — А мы катастрофа.
— Именно, — говорит Питер. — Я знал, что ты поймешь. Как я раньше этого не замечал, просто не знаю. Как только я понял, мне все показалось таким очевидным. Они — динозавры, мы — катастрофа.
— Нет, — говорю я. — Мы не катастрофа. Мы хомо сапиенс. Мы — это те, кто выживет. Если мы катастрофа, тогда для нас нет будущего. Мы должны быть теми, кто выживет.
— Но мы все согласны, — Эндрю смотрит на костер, — что динозавры должны умереть.
— Да, — говорю я.
Питер по-прежнему колеблется.
— Почему ты хочешь, чтобы они жили? — спрашивает Эндрю.
— Он и так скоро умрет, — говорит Питер.
— Недостаточно скоро, — возражает Эндрю.
— У него Большое Ры. Нам не нужно его убивать. А когда он умрет, она тоже умрет. Так всегда бывает.
— Мы хотим, чтобы они не просто умерли, — объясняет Эндрю. — Мы хотим, чтобы их убили мы. И в самую последнюю минуту они должны знать, что умирают из-за Мэтью, из-за того, что с ним сделали.
— Да. — Питер все-таки уступает. — Я ненавижу динозавров. Даже самая ужасная вещь для них не слишком ужасна.
— Не беспокойся. С ними случатся самые ужасные вещи.
Мы знаем, что уже поздно. Мы слишком задержались. Влетит от родителей. Но уходить не хочется.
На следующий день я захожу к Питеру раньше обычного. Четверть десятого утра.
Потолок в холле по-прежнему весь в копоти. Отец и мать Питера на работе. У меня две сигареты, которые я стащил из материной сумки.
— Здесь нельзя курить, — говорит Питер. — Они взбесятся, если застукают.
— Тогда пошли куда-нибудь еще.
— Я думал, мы встречаемся в Базовом лагере № 1, чтобы все обсудить.
Питер прав. Именно так мы договорились вчера. Но я хочу с ним поговорить. Без Эндрю. Мне нужно быть в нем уверенным.
— Только в десять ноль-ноль, — напоминаю я. — Пошли на зады.
За домом Питера большое поле. Там растет крапива.
Тропинка между высокими жалящими стеблями выводит к упавшему дереву. Сюда мы всегда ходим, чтобы тайком покурить.
— Ладно, — соглашается Питер и плетется за мной.
Для начала мне хочется сказать Питеру что-то приятное.
— Ты вчера здорово выдал, — говорю я. — Просто класс.
— Ну, в каком-то смысле я уже некоторое время шел к этой идее.
— Но как ты ее подал… У тебя хватило смелости продолжать, когда Эндрю тебя перебил.
— Я считал, что должен как минимум дойти до конца.
— А ведь поначалу он совсем не сек.
— Он просто обдумывал последствия.
Я понимаю, что взял слишком быстрый темп.
— Разумеется, — говорю я. — Но ты-то все эти последствия понимал уже в самом начале.
— Ну… — отвечает Питер.
Всегда такой скромный.
— И я уверен, тебе известно, что вымирание — это постепенный процесс.
— Да, очень-очень медленный.
Мы подходим к упавшему дереву и забираемся на него. Я зажигаю одну сигарету спичками «Суон Веста», которые всегда при мне.
Я решаю помолчать и подождать, что скажет Питер.
Мы смотрим на крапивное поле. Крапива зеленая и серебристая. От росы кажется, будто сто миллионов крошечных паучков облепили листья паутиной.
Крапивное поле — безопасное место. Родители Питера никогда не осмелятся зайти сюда.
Мы легко могли забраться дальше упавшего дерева, в самую крапивную гущу. Конечно, мы бы тогда наверняка обстрекались, вот и сейчас на костяшках пальцев саднят маленькие белые точечки. (От крапивного жжения просто избавиться: прижимаешь к обожженному месту листок щавеля — и все проходит.) Но пока и упавшее дерево вполне безопасное место.
Я по-прежнему улыбаюсь. Я курю.
— Пол, — говорит Питер. — Как по-твоему, почему доктора спрашивали нас про поцелуи? При чем тут поцелуи?
Я отвечаю, что, наверное, через поцелуи люди могут подхватить болезнь, которой заразился Мэтью.
— А могут доктора сказать, как именно ты ее подхватил?
Я отвечаю, что вряд ли.
— А, — говорит Питер. — Может, поищем Эндрю?
— Еще не время, — отвечаю я.
Очень сырой и осенний ветер. Упавшее дерево пахнет гнилью.
На горизонте деревья уже похожи на фигуры из палочек.
— Когда это случилось? — спрашиваю я.
— Что случилось? — переспрашивает Питер, слишком быстро.
— Поцелуй, — говорю я. — Поцелуй, о котором ты так беспокоишься.
— Не понимаю, о чем ты.
Питер делает движение, собираясь соскочить с дерева, но останавливается. Он не хочет, чтобы я обвинил его в бегстве, а если он соскочит, так и произойдет.
— Если ты мне расскажешь, я не скажу Эндрю.
Питер все-таки соскальзывает с упавшего дерева. Неудачно приземляется и едва не падает.
— Мы не целовались.
Я жду.
Я молчу.
Я знаю, что Питер не выносит молчания. Он не выносит, когда надо прерывать молчание.
— Ну, мы поплевали в свои чашки, а потом дали друг другу выпить. Это Мэтью придумал. Мы залпом выпили. Но мы не целовались.
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы стать сильнее. Мэтью придумывал всякие противные вещи. Чтобы мы поняли, что ничего не боимся.
Мне нравится идея. Здравая и логичная идея.
— А еще что вы делали?
— Ничего. Мы ставили эксперименты. Это был третий.
— Когда это было?
— Сразу после того, как Мэтью упал с дерева во время колясочной гонки. Тебе тогда не разрешали выходить. Он сказал, что больше ничего не боится. Он сказал, что докажет это.
Я жду, не добавит ли Питер еще чего-нибудь. Питер не добавляет.
Я бросаю окурок на сырую землю.
— Ты ведь не расскажешь Эндрю? Я ведь тебе все сказал. Ты сказал, что не скажешь.
Я спрыгиваю с дерева и быстро иду через крапиву, заставляя Питера потеть от ужаса.
Питер догоняет, толкает меня в спину.
— Ты ведь ему не скажешь?
Я поворачиваюсь, чтобы мы оказались «лицом к лицу».
— Это зависит.
— От чего?
— От того, согласишься ли ты со мной по одному вопросу.
— По какому?
— Ты знаешь.
— По поводу вымирания? — спрашивает Питер.
— Да, — отвечаю я. — Эндрю хочет устроить катастрофу. Я считаю, что, если он ее устроит, полиция нас поймает и засадит в тюрягу. Он думает, что убить динозавров — это сжечь их. Но мы с тобой знаем другое. Мы знаем, что вымирание — медленный процесс. Динозавры слабеют и слабеют. Они живут в мире, который перестал быть к ним добр. Они страдают от разных вещей. Не больших, а очень мелких вещей. Которых они раньше даже не замечали. И однажды динозавры понимают, что они умирают. Еще какое-то время они борются. Но потом соображают, что уже слишком поздно. Надежда умирает. И вымирание ускоряется. Оно заканчивается быстро и спокойно. Динозавров увозит «скорая помощь». Больше мы их не видим. Конец.