— Мама не часто об этом рассказывала, только перед смертью. Плакала всё время. Жалела, что не сказала раньше. Думаю, она любила вас.
— Хм, — Хашим развернулся и, качая головой, прошёл к бару, чтобы заполнить опустевший стакан. — А знаешь, — начал он, звеня бутылками, — у меня ведь пять дочерей. Ну, насколько известно. Прямо проклятье какое-то, сука за сукой. Видеть их не могу. Работа, она, как ни крути, накладывает отпечаток. Сына я хотел, в своё время, очень хотел, но не судьба, — он неожиданно остановился и посмотрел на меня серьёзно. — Ты здоров?
— Только краснухой болел.
— Славно. А с глазами что?
— Не знаю, — изобразил я улыбку. — Мама говорила: «Это солнечные лучики заблудились».
— Лу-учики, — протянул Хашим, наливая очередную порцию спиртного, — хех. Видишь-то нормально?
— Отлично вижу. Даже в темноте.
— Вот как? Славно-славно. Ещё мутации есть?
— Больше нету.
— Почти что лац?
Такое оскорбление мне тяжело было вынести даже от «отца».
— Я не лац! — рука сама собой дёрнулась в направлении ножа, едва не сведя все старания к нулю.
— О-о! — Хашим поставил стакан и, хохоча, захлопал в ладоши. — Вот теперь вижу фамильное сходство, — он подошёл и ещё раз смерил меня взглядом. — А чего спектакль разыгрывал, будто прислан? И откуда ты узнал вообще? У меня ведь сегодня и впрямь назначено.
— Это не спектакль, — потупил я глазёнки. — Мне знакомый помог. Он у господина Кучадела работает. Я целый месяц ждал, когда его к вам пошлют. Заплатил девять серебряных — всё, что после мамы осталось — и поменялся с ним.
— Хех. Смышлёный. Стало быть, всё на карту поставил?
— Мне мама велела обязательно с вами встретиться.
— Да ещё и исполнительный. Хорошо. Только что же ты с пидарами дружбу водишь? Сам-то не по этой части?
— Что вы? — изобразил я сдержанное возмущение. — Никогда. Да и не друг он мне, я же говорю — знакомый. Был бы другом, разве стал бы деньги просить?
— Запомни парень, — Хашим принял серьёзный вид, и указал на меня пальцем, — пидоры — не люди. Они хуже баб. Шлюхи с рождения. Общаться с ними можно только одним способом. Подрастешь, расскажу, — он сделал два больших глотка, опустился на корточки и положил правую руку мне на левое плечо. — Сын, значит?
— Сын, — ответил я.
— Хм. Ладно, время покажет.
Рука потянула меня вперёд и тут же ослабла. Согнутые в коленях ноги зашатались. Мёртвое тело конвульсивно дёрнулось и повалилось на спину. Из-под утонувшего в глазнице по самую гарду клинка побежала кровь, залила веки и тонким ручейком устремилась вниз по щеке.
Я постоял над трупом секунд десять, наблюдая за конвульсиями, тронул Хашима ногой, ответной реакции не последовало, на всякий случай проверил пульс — глухо.
Помню, первое что почувствовал — дикая злоба на себя. Безумная. До зубной ломоты. В голове сформировалось осознание масштабности трагедии. Я только что, собственными руками загубил своё будущее. Вот оно, лежит у моих ног, и не дышит, только смотрит в пустоту единственным немигающим глазом. Голова закружилась. Роскошные апартаменты вдруг потеряли чёткость, поплыли, отдаляясь всё дальше и дальше.
— Бляяядь…
Я опустился на пол и сел, вытянув ноги.
Не знаю, сколько времени прошло до того, как ясность рассудка вернулась. Когда сидишь и тупо смотришь в одну точку, а голова гудит от пустоты, счёт минутам теряется. Разум оставляет свой пост и, махнув на всё рукой, идёт отдыхать. Наверное, это такой защитный механизм. Ведь в противном случае легко разбить свой безмозглый чалдан с досады о стену. По крайней мере, в первые секунды подобная идея не кажется лишённой смысла.
Немного оклемавшись, я натянул ботинки, окинул напоследок печальным взором уплывшее из рук счастье, и вышел за дверь.
— Стоп, — рука охранника ухватила меня сзади за капюшон. — Босс, мальчишка уходит. Отпустить? — пробасил он в трубку.
— Тщщщ, — поднёс я к губам указательный палец. — Господин Хашим просил не беспокоить его. Он сильно расстроен. Очень сильно.
— Опять что ли не фурычит? — шёпотом поинтересовался охранник, указывая взглядом себе в район паха.
— Угу.
— Бля. А я отпроситься на завтра хотел, — задумчиво-растерянное выражение узколобой физиономии сменилось разгневанным. — Херово работаешь. Катись отсюда.
Бедный идиот. Интересно, через сколько часов сумел понять насколько он теперь свободен? И как долго прожил, прежде чем компаньоны Хашима сказали: «Херово работаешь»?
Домой я вернулся злым, как чёрт. Недовольство собой по дороге удивительным образом трансформировалось в злобу на Валета. Он-то меня ни разу к груди не прижимал. Только упрёки да затрещины постоянно. И вот когда блеснул единственный лучик надежды, этот мудак опять всё обговнял, подначил завалить Хашима — мой билет в светлое будущее. Паскуда, ненавижу.