Неудивительно, что когда мы с братом подросли, мама решила дать нам музыкальное образование и, несмотря на то что семья еле-еле сводила концы с концами, оплачивала мои занятия по классу скрипки. Позднее уроки пришлось оставить — средств не хватало, но зачатки музыкальной культуры мне были привиты и я всегда выступал на школьных утренниках и вечерах со своим инструментом.
Однажды, играя на перемене, я задел деревянный постамент, на котором стоял гипсовый бюст Сталина. Скульптура накренилась, несколько показавшихся вечностью секунд балансировала и с грохотом рухнула мне под ноги, расколовшись на куски. Виновника беспорядка заперли в комнатке у директорского кабинета, а сам начальник в ужасе названивал в гороно, не зная, как поступить. Очевидно, сор из избы решили не выносить, и через три часа меня сдали смертельно бледному отцу, спешно примчавшемуся со службы. Для меня всё кончилось лишь двойкой по поведению в четверти, что по тем кровавым временам можно было расценивать как милость. Не последней причиной «помилования» стало мое умение играть на скрипке и участие в школьных мероприятиях — я был на хорошем счету у директора.
Вспоминается мне несладкое послевоенное детство, наполненное голодом, драками, постоянными мальчишескими проблемами — от вопроса, как скрыть очередную двойку в дневнике от отца, до задачи, как избавиться от очередного деспота с крепкими кулаками. Мои однокашники… Это дети замордованных советской властью и истощенных войной родителей, нещадно лупимые своими отцами-инвалидами за малейшую провинность, терроризируемые одноклассниками-переростками, многим из которых место было давно не за партой, а в колонии для малолетних.
Что только не приносили мы в класс на занятия! Если накануне где-нибудь был обворован склад, награбленное непременно тащилось в школу для реализации. Бывало, архаровцы отправлялись в загородные «экспедиции» за оружием, оставшимся после войны в несметном количестве, тогда в класс несли и пистолеты, и автоматы, и кое-что покрупнее. Весь этот арсенал шел на вооружение многочисленных банд, коими зачастую верховодили отцы или старшие братья моих школьных товарищей. Большинство из «папаш» уже отсидели, другим это лишь предстояло. Блатные нравы были сильны в Питере конца 1940-х.
Одна из давних лагерных традиций того времени — завести специальную тетрадку для записи песен. Каких? Это была пестрая смесь из старинного каторжанского творчества, хулиганских и воровских куплетов, переделанных эстрадных композиций и всяких нэпманских штучек. Вот такая «тетрадочка», сшитая суровыми нитками из нескольких, попалась мне однажды на глаза. Видимо, кто-то из «второгодников» утренней смены оставил ее в парте. Открыл я ее, и словно сама Блатная Романтика слетела на меня с засаленных страниц. Замелькали вперемешку салонные джентльмены и бродяги, старинные разбойники, гуляки, купцы, хулиганы, чекисты и уголовники…
Или:
Не с этих ли песен пошло мое увлечение музыкой?
Пластинки-«заики»
Начинал я, как и большинство моих сверстников, с собирания довоенных пластинок с записями полузабытых танго, фокстротов и уанстепов[2]. Я так полюбил эту музыку, что, не жалея времени, часами обходил ларьки сборщиков утильсырья в поисках какой-нибудь старой пластинки, которой еще не было в моей коллекции. Когда что-нибудь находилось, я с радостью платил за каждый неизвестный мне экземпляр рубль, сэкономленный на школьных завтраках, и бежал домой слушать. Однажды утильщик предложил мне несколько странных пластинок, которые накануне кто-то сдал ему на вес как вторсырье для нужд промышленности. На пластинках не было этикеток — их заменяли бумажные кружочки, на которых чернилами от руки было написано: «П. Лещенко. Бедное сердце мамы. Танго» и стояла чернильная прямоугольная надпечатка «Прессовочный цех № 7» или «Вертинский. Чужие города. Танго» — и опять такая же надпечатка. Несмотря на сильно потертый вид, я купил пластинки и, придя домой, с душевным трепетом поставил их на диск патефона. У меня были причины для волнения. Я давно уже слыхал об этих певцах, а ноты Вертинского даже хранились в нашей семье, но слышать сами песни мне еще не приходилось.
2
Уанстеп (англ. onestep — один шаг) танец, исполняющийся в быстром темпе. В 1920-е гг. был популярен в Европе.