Антон откашлялся в кулак и постарался придать голосу доброжелательности:
— Ирина Петровна, здравствуйте! Меня зовут Антон Харитонович Огородников. Откройте, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить. Не бойтесь, честно слово, я не желаю вам зла! Просто хочу узнать кое-что.
— Ага. Щас. Дура я тебе что ли? Чего надо? — глухо буркнула женщина, и Огородникову пришлось ухом прижаться к оборванному дерматину.
— Вы правы, небезопасно открывать дверь незнакомцу. Хотя бы так ответьте на несколько вопросов, прошу вас.
— Куда шёл, туда и следуй! Нечего по подъездам шариться! Щас соседа позову, он тебе накостыляет! Или ментам позвоню, пусть они разбираются! А ну брысь от двери, кому сказала! Спущу собаку, будешь знать!
— Не надо, — Антон сделал шаг назад. — Не беспокойте полицию и соседа. И животное тоже пусть отдыхает. Просто скажите мне «да» или «нет». Один вопрос. Один!
Ему никто не ответил. Антон ради приличия и собственного спокойствия ещё несколько раз позвал паспортистку, дважды воспользовался звонком, но Ирина больше не откликалась.
От досады сводило скулы, а возникший недавно энтузиазм улетучивался с космической скоростью.
«Дурак старый, возомнил невесть что. Домой иди! — обругал себя Огородников. — «Холодная луна» ещё не дочитана. «Детектив», мать её. Тьфу! Жалко Федьку… Но тут ничего не попишешь — сам виноват. Нельзя людей бить, даже если они всячески на это напрашиваются».
— Любезный. Ты, ты, — раздался позади шелестящий голос, и Антон обернулся на звук. Из квартиры напротив выглянула худенькая сморщенная старушка и, воровато оглянувшись, поманила согнутым пальцем.
Антон недоверчиво прищурился, но тут же собрался с мыслями. Одинокие болтливые соседки — то, что нужно для раскрытия дела. У них и глаза, и уши, и язык увеличены в количестве и размерах. Антон знал это наверняка.
— Добрый день! — он белозубо улыбнулся старушке, но та сердито шикнула:
— Не кричи, услышит ещё Ирка. Давай, заходи в прихожую.
— А не боитесь? — подмигнул Огородников, входя в квартиру, и тщательно вытер ноги об аккуратно расстеленный у порога половичок.
Старушка оскорбилась:
— Я? Да я почти полвека в школе отвоевала. Таких оболтусов утихомиривала, что тебе и не снилось! Одна Горемчук чего стоила…
Огородников театрально удивился:
— Ирина Петровна? Неужто хулиганила? А по мне — милая женщина, добрая, очень отзывчивая. Работящая и ответственная.
— Кто? Ирка? — старуха гортанно расхохоталась. — Ты, видимо, антоним с синонимом перепутал. Ленивая, неряшливая и безответственная — вот точное определение этой вертихвостки. Поверь, я у её класса четыре года уроки музыки вела. «Фа-диез, — говорю, — теперь». А она канючит: «Палец не дотягивается!». И давай всё подряд жать, будто не инструмент перед ней, а кусок пластика бездушный. Гаммы разучивать никак не хотела! Придёт на урок и сидит как сыч, глазами хлопает.
— Может, просто ей нужен был другой учитель? — подлил масла в огонь Антон.
И не прогадал.
Бывшая учительница вспыхнула, как спичка:
— Другой? Другой?! Да лучше меня никто не учил! И все выпускники это подтвердят! Витя Лисков в консерваторию поступил! Лиза Артамонова на гастроли за границу укатила, да там и осталась. Остальные, уверена, хоть сейчас их разбуди — без запинки сыграют! Одна Ирка — прости Господи. Но, врать не буду, пальцы у неё и впрямь были на сосиски похожи. Маленькие, кривенькие, толстые. Впрочем, ничего с той поры не изменилось.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Антон.
— Видела недавно, как она из магазина возвращалась. Скрюченная, с немытой головой, вся какая-то запыханная. Из сумки платок грязный выпал, а она посмотрела него равнодушно, перешагнула и дальше пошла. Неряха. О чём я… А, да, а в руках у неё пакеты из магазина, так она их еле удерживала. Я пригляделась: ну точно, как были пальцы-коротышки, так и остались. Правду говорят: «У кого руки малы, у того и ум короток».
— Это кто же так говорит? — хмыкнул Антон.
— Я. А я знаю о чём говорю, пятьдесят лет наблюдала за руками человеческими. К чему это я… А! Чего об Ирке узнать-то хочешь? Зачем вообще приходил?
— Она мне задолжала, — легко соврал Огородников. — Много. Вот, думал, совесть проснётся. Поговорим, придём к решению…
— Совесть? У Ирки-то? Забудь. У неё отродясь её не было, ещё с тех пор, как…
— Простите, совсем запамятовал! — перебил Антон, хлопая себя по лбу. — У меня же… поезд! Да, поезд. С Курского вокзала.
— Молодёжь, — недовольно поджала губы женщина. — Память — как дуршлаг… Вливаешь в головы, стараешься, а вам хоть бы хны…