Выбрать главу
О, королевские гвардейцы, разорвали Вас руки бешеных менад, И ваши головы, как тирсы вакханалий, На арках высясь, украшали Кумиров бронзовых ужасный ряд.
Когда б раскаянье коснулось хоть однажды Толпы жестокой и тупой. На дело рук своих с улыбкой смотрит каждый И тянется, слюнявясь жаждой, Скотиной жвачною на красный водопой.
Искусство наших дней. Под пышностью багряной Его убогий жалкий вид Достоин Франции, где властвуют тираны, Достоин и тебя, о, пьяный Тупым безумием, воспетый мной Давид.
О, Барки, Нигера пустынные арены. На зное змеи там ползут, И тигры крадутся, и рыскают гиены. И бешенство, раздув их вены, Воспламеняет в них к смертоубийству зуд.
Им, как согражданам, откройте же ворота, Впустите в ваши города. Томит их, как и вас, одна и та ж забота, За слабым слежка и охота, Убоина, и кровь, и трупы — их еда.
Но бросьте гениям на алтарях куренья, Их ваша оскорбит хвала. С их строк божественных лишь молния презренья Падет на ваши преступленья. О, если бы стыда хоть капля в вас была!

3

…………………………… С худыми днищами прогнивших двадцать барок Давали течь и шли ко дну, Утопленников, трюм набивших, тщась теченьям Луары тысячами сбыть, — Служа проконсулу Карьеру{387} развлеченьем В часы похмелья, может быть.
И перьями строчат, как клерки фирмы трупной, Вся свора наглая писак, Весь этот трибунал, Фукье, Дюма{388} — преступный Воров, убийц ареопаг.
О, если б их настичь среди ночных веселий, Когда они, разгорячась, Став кровожаднее от запаха борделей, И преступленьями кичась,
Косноязычные, бесчинствуют, икают; Под крики, песенки и смех Хвастливо жертв своих вчерашних вспоминают И ждущих завтра казни всех.
И ищут пьяные, шатаясь, для объятий, Чтоб без разбора целовать, Любовниц тех и жен, что перешли с кроватей Мужей казненных на кровать
Убийц их. Слабый пол! Таков его обычай: Лишь тот, кто победить сумел, Владеет женщиной, как взятою добычей, И арбитр смерти, нагл и смел,
Срывает поцелуй. Он знает их уловки, Ведь для настойчивой руки И брошки их грудей и бедер их шнуровки Не так уж колки и крепки.
Хотя бы совесть им за все дела воздала, Но не смутит она уют Полночный палачей, что в казнях доотвала Кровь человеческую пьют.
О, банда грязная! Кто б мог в стихах искусных Воспеть деянья их и дни? Копье, разящее чудовищ этих гнусных, Нечисто так же, как они.

4

Когда мычащего барана за ограду Веревкой тянут на убой, На бойню среди дня, то разве кто из стада Смущается его судьбой?
Весною на лугу он детям был забавой, И девушки, резвясь порой, Вплетали с кос своих ему на лоб кудрявый Цветок иль бантик кружевной.
Не думая о нем, едят его жаркое. Так в этой бездне погребен, Я участи своей жду в мертвенном покое, Уже вкусив забвенья сон.
Самодержавному есть хочется народу. Набиты под тюремный свод, Ждут тысячи голов скота ему в угоду, Как я, взойти на эшафот.
Чем помогли друзья? Не раз они украдкой Бросали деньги палачам, И писем их слова я впитывал, как сладкий И освежительный бальзам.
Но бесполезно все. Им жребий мой неведом. Живите же. Вам жизнь дана Не торопясь итти за мной в могилу следом; И я в другие времена
Несчастных обходил, отворотив, быть может, От них рассеянно свой взор. Живите же, друзья, и пусть вас не тревожит Мой ранний смертный приговор!

5

С бесчестием своим свыкаются. Ведь надо И есть и спать. И даже тут, В тюрьме, где держит смерть в загоне нас, как стадо, Откуда под топор идут, —