Здесь тоже в этикет, в любовь и страсть играют.
Беснуясь целый день подряд,
Танцуют и поют, и юбки задирают,
Слагают песенки, острят.
Ребячась, выпустят воздушный шар на ленте,
Нагретый пустотой одной,
Как бредни шестисот ничтожеств тех в Конвенте,
Что властвуют сейчас страной.
Политиканствуя, от долгих споров хрипнут,
Смеются, чокаясь вином.
Но вдруг проржавленным железом двери всхлипнут,
И судей-тигров мажордом
Со списком явится. Кто будет их добычей,
Кого топор сегодня ждет?
Все слушают дрожа, с покорностию бычьей,
И рады, что не их черед.
На завтра ты пойдешь, животное тупое.
6
Как пышный луч зари, как нежный вздох зефира
Смягчает смертным дня уход,
Так путь на эшафот, о, облегчи мне, лира,
Быть может, близок мой черед.
Быть может, прежде, чем, как арестант в прогулке,
По кругу, уходя во мрак,
Неумолимый час — шестидесятый гулкий
Поставит на эмали шаг, —
Меня могильный сон погрузит в ночь немую.
И прежде чем текучий стих,
Удачно начатый, созвучьем я срифмую,
Быть может, с эхом стен глухих
Вдруг вербовщик теней появится с набором
Кровавым, с ним — конвой солдат,
И имя выкрикнет мое по коридорам,
Где я, уединенью рад,
Брожу и стих точу, как лезвие кинжала,
Уж занести его готов;
И появленье их теченье рифм прервало,
И я иду под звон оков,
И мой уход для всех испуг и развлечение, —
Столпились кучки у дверей,
И разделявшие со мною заключенье
Хотят забыть меня скорей.
Зачем еще мне жить? Иль трусам вновь примеры
Покажет мужество и честь,
И встрепенемся мы, исполненные веры,
Что где-то справедливость есть?
Иль над убийцами безжалостными грянет
Фемиды беспощадный суд,
И доблесть древняя воскреснет, и восстанет
Народ, друзья меня спасут?
О, что еще меня привязывает к жизни?
Над шеей молния ножа
Занесена. Мы все — рабы. Прощай, отчизна.
Все пресмыкаемся дрожа.
Приди скорее, смерть, и дай освобожденье.
Но и пред сумраком могил
Я злу не покорюсь. Когда б пришло спасенье,
Для добродетели б я жил.
Страх смерти — стойкости у мужа не отнимет,
И как ему ни тяжело,
Громя насилие, он высоко поднимет,
Идя на казнь, свое чело.
Омытое не в кровь, как шпага, а в чернила,
Борясь за правду и добро,
И человечеству еще бы послужило
И родине — мое перо.
О, правосудие, коль я тебя ни словом,
Ни мыслью тайной не задел,
И если блещет гнев на лбу твоем суровом
При виде беззаконных дел,
И если черни смех и казней испаренья
Дошли к тебе на высоту, —
Скорее прекрати над истиной глумленье,
Спаси от смерти руку ту,
Что держит молнию твоей священной мести.
Как! Кончить с жизнию своей
И не смешать, клеймя презреньем, с грязью вместе
Всех этих низких палачей,
Тиранов, сделавших всю Францию рабою,
Которые живут, киша,
Как черви в трупе!.. О, мое перо! Тобою
Одним жива моя душа.
Как иногда огонь погасший вдруг подбросит
Смола, под пеплом разлита, —
Я мучусь, но живу. С тобой в стихах уносит
Меня от бедствий всех мечта.
А без тебя, как яд губительный свинцовый, —
Тюрьмы позорное клеймо.
И произвол, всегда кровь проливать готовый.
И стыд за рабское ярмо.
Несчастия друзей, проскрипции, убийства,
Негодованье и печаль,
Все иссушает жизнь, все для самоубийства
Мне в руку вкладывает сталь.
Как! Никого, кто б мог в историю злодейства
Все занести и имена
Казненных сохранить, утешить их семейства.
На вечные бы времена,
На ужас извергам дать их портрет кровавый;
Нарушив преисподней сон,
Взять у нее тот бич тройной, что над оравой
Разбойничьей их занесен.