Такой казалась Франция Андрэ Шенье до тех пор, пока на сцену не выступили народные массы. О них он пишет по-иному:
Впрочем, в этом же стихотворении он все еще находит слова возмущения против тех, кому ненавистен народ, кто утверждает, что он «чересчур плаксив и слишком сыт». Для Андрэ в это время «свобода и любовь» — еще святые имена.
Шенье успел опубликовать всего только два законченных произведения; большинство его поэм остались незаконченными. Поэма «Игра в мяч», посвященная художнику Давиду, рисует буржуазию и либеральное дворянство как спасителей революции. Он находит для них слова, полные сил и гнева, характеризуя ими свергнутых слуг деспотизма.
Но прошло всего два-три года, и жизнерадостный поэт, поклонник античности, о котором Пушкин писал, что он поэт, «напитанный древностью», в стихотворении «Версаль», воспевая «мрамор, портики, куртины, античной Греции картины», утверждает, что Париж ему стал чужим, потому что исчезли постовые гвардейцы, королевский двор, кареты, толпы слуг, — «исчезло все». Он отдыхает в одиночестве версальских рощ и с ужасом вспоминает:
Эта поэтическая грусть скрывает кровожадные инстинкты белогвардейца. В оде в честь Шарлотты Кордэ поэт отбрасывает свою лиру, он наносит удар кинжалом Другу Народа вместе со своей героиней. Он наслаждается агонией Марата.
Эта оголенность контр-революционной лирики Андрэ Шенье достигает такой силы, что она сама по себе может служить историческим образцом классовых судеб «божественной поэзии». Поклонник античности, тот, о котором Пушкин писал, что он облекает «новые мысли в античные стихи», поэт, для которого Греция служила образцом, перестал собирать мед поэзии; он стал палачом народа. Стихи заменили в руках его нож гильотины:
Поэзия Андрэ Шенье доводит, таким образом, до логического конца те контр-революционные мотивы, образцы которых мы приводим в сборнике «Песен революции».
Несколько иначе, по другому пути, пошел Мари-Жозеф Шенье. Драматург и крупнейший представитель классицизма в эпоху революции, он сыграл немалую роль в борьбе за новую буржуазную культуру. Его трагедии — «Карл IX» в 1789 году и «Кай Гракх» в 1792 году — служили орудием политической борьбы буржуазии. Недаром эти трагедии были заподозрены в умеренности в эпоху диктатуры. Только термидорианский Конвент признал Шенье своим поэтом. Он служил Директории, а затем и Наполеону. При императоре он был генеральным инспектором по просвещению, а в 1806 году, когда часть либеральной интеллигенции начала переходить в оппозицию к империи, он выступил с одой «Послание к Вольтеру» (1806), в которой защищал свободу мысли против религиозной нетерпимости. Путь Мари-Жозефа во многом напоминает революционный путь художника Давида. И тот и другой отдали свой талант на службу буржуазии. И тот и другой как политические деятели в тесном смысле слова представляли собою чисто случайные фигуры, но кисть одного и перо другого были смертельно разящим политическим оружием. Когда Давид после 9 термидора был заключен в тюрьму, он писал в письме к своим тюремщикам: «Пусть обратят внимание на мое поведение, когда я участвовал в печальных обязанностях члена КОС. Пред вами предстанет беспокойство человека, вышибленного из своей сферы и вовлеченного революционным вихрем в обязанности, чуждые его характеру, его знаниям, его принципам, его сердцу». Давид настаивал на том, что «случайность и революция спутали все мои мысли». Шенье с равным правом мог повторить эти слова вслед за Давидом. Впрочем, тот и другой лгали, потому что все их поведение соответствовало политической позиции либеральной буржуазии на отдельных этапах революции, все их поведение определялось активностью плебейских масс. Мы можем поэтому пройти мимо того, что отличало поведение Давида и Мари-Жозефа Шенье накануне 9 термидора. Один предал Робеспьера на другой день после казни, другой — за некоторое время до нее.