Нет в мире печальнее повести,
А люди ведь скажут потом:
«Откуда же столько говённости
В черкесском парнишке простом?»
Жил безумно, безумно, безумно, кутил, веселился,
Жизнь бездарно, бездарно, бездарно сквозь пальцы текла.
Ах, зачем я на свет появился?
Ах, зачем меня мать родила?
Ну, не было, блин, вдохновения,
И я, что сумел, написал.
У музы, видать, несварение,
И здесь не поможет фестал.
Душевного нету страдания —
Одни рефлексии да лень.
Осталось заняться вязанием,
Сидеть и вязать целый день.
Ни вьюги, ни няни, ни цензора.
Меня бы в именье сослать!
Но щас — даже пасквиль напишешь на Цезаря,
А ему — высочайше плевать.
Стучались соседи взбешённые,
Мой кот навсегда убежал,
А я свою песню говённую
Упрямо сквозь слёзы орал.
Как ломает, гнетёт, приземляет нас проза мирская
В этой су… в этой су…, в этой суетности бытия!
Ой ты, доля моя бардовская,
Барданутая доля моя!
Но нашёл я проблемы решение,
Собрав оптимизм в кулак,
Взглянул я с другой точки зрения,
Взглянул я примерно вот так:
Ну, было две ночи бессонные!
Ну, песенку я написал!
А вышла настолько говённая,
Что я даже закайфовал!
Как с этой бедою мне справиться,
Я знаю: налью — отлегло.
Жене спел — а вдруг ей понравится?
Ну, супруга, конечно, сказала: «Фуфло»
Ой, ну извиняйте, мы сами не местные,
Украли у нас кошелёк.
Да на паперти с говённою песнею
Добуду я хлеба кусок.
В глобальной вселенской симфонии,
Где каждая нота верна,
Говённость нужна для гармонии,
Как грязь поросёнку нужна.
Найду ли я в ком понимание?
Я чистой идее служу. И все же
Займусь на досуге вязанием
И свитер говённый свяжу.
Гражданский пафос
Наполнен пафосом гражданским,
Лежишь, бывало, на тахте,
Ворчишь, что люди, мол, не те…
Где граф Суворов, князь Пожарский?
Глотнёшь с утра стакан отравы,
Вздохнёшь: «В упадке нынче нравы».
Кругом мздоимцы и жульё,
Один я честный, ё-моё.
Страны пределы беспредельны,
В её пределах — беспредел.
Кто рыбку съел, кто в кресло сел —
Все остальные пролетели.
Но вновь отсель грозим мы шведу,
А также прочему соседу —
Ливонцам, шляхте да хохлам —
Хоть те уже не по зубам.
Служивый люд опять торочит
Собачьи головы к седлу.
Несут поганую метлу
Для тех, кто честно жить не хочет.
Лишь скоморохи да шуты
Покуда открывают рты.
А что же государь? Ужели
Он весь в плену прекрасных грёз?
Ужель не видит, в самом деле,
Что все качели погорели?
Что ясный месяц черт унёс?
«Quo vadis, Caesar?» — вот вопрос.
Вельможи вкруг него теснятся,
Не то, чтоб любят, но боятся.
Все бить челом ему спешили,
Пока чело им не набили.
Он вперил взор в пресветлы дали,
Простёр десницу, как крыло,
И думы тяжкие печалят
Его высокое чело.
Заморский брат злоумышляет
И тоже латами бряцает.
Темно в Михаиловском замке,
Но снова слышатся слова:
«При мне всё будет как при бабке…»
Да жили мы при этой бабке!
А нам к окладу бы прибавки.
Как говорится, были б бабки,
А там, хоть не расти трава.
А нам на брата по полбанки
И там хоть не расти трава.
Свобода, даденная сверху,
Куда-то вверх и утекла.
Что остаётся человеку?
Да штоф зелёного стекла!