Давай покинем Эльсинор,
Давай махнём через забор,
Возьмём мотор, возьмём кагор,
Возьмём забытый фа-мажор.
Как молодые босяки,
Устроим шабаш у реки,
Пропьём портки и сюртуки,
Очки, носки и башмаки!
На кого же мы похожи
С кислой, скучной, постной рожей?
Эй, вставай, мой друг пригожий,
Растрясём подкожный жир!
Ну, давай, старик, схлестнёмся,
Надерёмся, наорёмся
И опять домой вернёмся —
Кушать свой кефир.
Пью, пью, пью, тащусь…
Пью, пью, пью, тащусь…
Пью, пью, пью, тащусь…
Пью, пью, пью, тащусь…
Пью, пью, пью, тащусь…
Коррида в Барселоне
На корриде в воскресенье
Три испанских мужика
Всё гоняли по арене
Здоровенного быка.
Пикадор, бандерильеро,
Ну, и главный — матадор —
Зарабатывали евро,
Исполняли приговор.
Бык сопел, роняя пену,
Подбираясь к палачу,
Думал: «Щас его поддену
И маненько потопчу.
Я его достану точно,
Хоть он вертится, как вошь.
Мужичонка худосочный —
Ведь соплёй перешибёшь!»
Матадор — пацан ершистый,
Заводной такой сеньор.
Дед, наверно, был франкистом,
Этот в деда — живодёр.
Бык бодал забор арены,
Бык за лошадью скакал,
Упирался рогом в стену —
Неприятностей искал.
Он ведь жил, ярма не зная,
Жизнью гордой и простой.
Да, свобода развращает…
Бык решил, что он крутой.
Ну стань в сторонке, не скандаля,
Как щенок, поджавши хвост, —
Ну тебя б забраковали
И отправили б в колхоз.
Нет же, бык, башка дурная,
Лез упорно на рожон:
«Забодаю, забодаю!»
Так и помер, как пижон.
Застывала кровь, алея
На упрямой на губе.
Борода Хемингуэя
Померещилась в толпе.
Солнце медленно садилось
Над собором вдалеке.
И торсида расходилась,
Забывая о быке.
Лишь турист, браток из Пскова,
Видно, мастер мокрых дел.
Вдруг промолвил: «Жизнь сурова…
Ну не быкуй — и будешь цел!»
Кошачий блюз
— Мяу, мяу, мяу, что за фрукт? Кого это к нам занесло?
— Я случайно, с балкона упал прямо в мусорку носом.
— А, домашний? Диванный мурчалка? Ну, здравствуй, мурло.
Ну, что ж, садись, обмяукаем общекошачьи вопросы.
Да не бойся, не съем, подвигайся поближе, братан.
— Не сочтите за грубость, у вас же, наверное, блохи.
— Ой, барин брезгуют нами! Так это тебе не диван.
Здесь холера, чума, так что блохи не так уж и плохи.
Что-то морда твоя непривычна и вид странноват.
— Так ведь я ж благородный, я — перс. — Так и знал: инородец!
Развелось инородцев. Мотай в свою Персию, гад!
Жрут тут наши харчи эти лица персидской породы.
В животе пустота, перспектив ни черта,
Превратили в скота трудового кота.
И не любит никто, всюду слышится «брысь»,
Хоть одна бы зараза сказала «кис-кис,
Кис-кис-кис kiss me».
Мы с собаками бьёмся за счастие наших котят.
Мы за мир без собак, мы когтями их голыми рвали.
Уважаю корейцев — они эту сволочь едят.
Ну а ты, где ты был, когда мы свою кровь проливали?
Ты ж из пятой квартиры? Постой, там живёт еще пёс.
Предал нас, ренегат, компрадорская буржуазия!
Так ведь скоро задирать будешь лапу и лаять, как мерзкий барбос.
Кот — в квартире с собакой?! Дожили! Пропала Россия!
— Но позвольте, у нас плюрализм, мы в свободной стране.
Он, конечно, мужлан, пахнет псиной и спит у параши.
Но он же просто секьюрити, так, порученец при мне.
Доберман, между прочим… — Фамилия тоже не наша!
Ладно, кореш, забудем, давай помолчим,
В тишине заторчим, в унисон помурчим.
Лунный сыр аппетитно над крышей повис —
Может, кто-нибудь с неба нам скажет «кис-кис,
Кис-кис-кис-кис-кис kiss me»?