Приблизительно такое же расположение фигур и в другой балладе – «Я хороша, а жизнь моя уныла». В так называемых «альбах», или песнях рассвета, изображающих тайное свидание двух влюбленных, вынужденных расстаться на заре, муж красавицы только упоминается, но мысль о нем, опасение, как бы он не настиг влюбленную чету, необходимым и очень существенным элементом входит в эмоциональное содержание каждой альбы, придает драматизм и композиции ее, и припеву, заключающему в себе обязательное упоминание об утренней заре. Да и в других старопровансальских песнях постоянно встречается зловещая фигура «ревнивца», грозного супруга, врага влюбленных. Конечно, подобного рода мотивы порождены самой жизнью, жестокими противоречиями между требованиями человеческого сердца и условиями существования в феодальном обществе, но это еще не позволяет традиционным поэтическим ситуациям претендовать на биографическую документальность в применении к каждой человеческой судьбе.
Однако даже если бы мы и располагали возможностью сколько-нибудь твердо опираться на биографию Бернарта де Вентадорна, она, может быть, помогла бы нам обратить внимание на какие-либо темы его поэзии, подтолкнула бы нас на те или иные догадки, помогла бы уразуметь кое-какие темные места, а может быть, – здесь помощь была бы, пожалуй, всего нагляднее – соединить разрозненные произведения в лирические циклы – но и только. Конечно, и такую возможность упускать жалко, да что поделаешь, если ее нет!
Один из выдающихся знатоков Бернарта де Вентадорна, немецкий исследователь К. Аппель[283] пытался, было, распределить его песни по трем циклам, вокруг имен возлюбленных поэта, но эта классификация в высшей степени произвольна и базируется на романтической фантазии, а не на сколько-нибудь убедительных научных догадках. По тому же пути устремились и другие исследователи, в том числе и весьма серьезный французский ученый А. Жанруа,[284] но в настоящее время пора признать бесплодность подобных попыток. Ведь для такого рода циклизации мы не располагаем хотя бы точными именами адресатов большинства песен, нет даже и такого элементарного и ненадежного подсобного средства, как датировка (никто из поэтов старого Прованса, за исключением Гираута Рикьера во второй половине XIII в., не датировал своих произведений). Самое же главное – песни Бернарта и не нуждаются в такой циклизации. Их связанность и расчленение лишь косвенно зависят от адресатов, притом в большей или меньшей степени завуалированных. Мы можем лишь с уверенностью сказать, что наш поэт в какой-то период своей жизни посетил и двор Алиеноры Аквитанской, и замок Эрменгарды Нарбоннской, как это было в обычае трубадуров – кочевать от одного феодального двора к другому в поисках знатных покровителей их песенного творчества. Что касается личных взаимоотношений Бернарта с этими любительницами поэзии, то здесь нам ничего не известно.
К счастью, хотя у нас и нет заманчивой возможности знать, как жил Бернарт де Вентадорн, кого любил этот певец любви, кому он посвящал свои песни, однако для проникновения в поэтический мир его песен осталось главное – сами песни. И для приближения к тайне наиболее пленительного свойства его поэтической души – удивительного чистосердечия и искренности – надо отказаться от их прямолинейного отождествления с чистосердечием и искренностью житейской. Конечно, лживый человек, нанося этой лживостью ущерб своей же духовной личности, обедняя и искажая ее, тем самым обедняет и искажает свой творческий дар, порою даже стоит перед опасностью совершенно его утратить. Но одной житейской искренности мало, чтобы придать искреннее звучание своему поэтическому слову. Флобер, столь опасавшийся, как известно, авторских пояснений в художественной речи, тем не менее не может удержаться от одного существенного замечания в тексте «Госпожи Бовари»: изобразив пристрастие Эммы к затасканной квазиромантической фразеологии, чуть ли не впадая в пародию, он вдруг меняет тон и, как бы остерегая читателя, разъясняет, что порою самое искреннее чувство прибегает к самым фальшивым метафорам.; В глубокой верности этого наблюдения постоянно убеждаешься при знакомстве с многочисленными стихами начинающих поэтов, нередко обуреваемых желанием дать в своей лирике исход подлинному и очень сильному чувству, но, по неопытности или отсутствию поэтического дара, прибегающих к шаблонам, к неуместной (а значит – плохой) риторике и т. п. Авторам таких стихов верят лишь родственники или снисходительные друзья, ибо они априори расположены сочувствовать стихотворцу, – другие же читатели или слушатели остаются холодны, не верят искреннему чувству, не обретшему поэтического бытия.