Ну здравствуй, мама. Что там наш буфет?
Отец на фронте — в доме тишина.
И печь, как лед, и хлеба тоже нет.
Да-да, конечно, — это все война.
Ты плачешь, мама, — младший сын седой.
Ну что же плакать — внучке в институт.
Лишь ты одна осталась молодой,
ну а для нас, живых, года идут.
Я помню год и месяц, даже день,
твое лицо, сухое, как пустырь.
Из нас двоих остаться мог один,
и этот выбор совершила ты.
Я должен знать, свой провожая век
и черпая из твоего огня,
что прожил эту жизнь, как человек,
и что тебе не стыдно за меня.
Вы говорите — длинный разговор.
Я понимаю — вам пора ко сну.
Да-да, конечно, выходя во двор,
я непременно эту дверь замкну.
Вечерний город зажигает свет.
Блокадный мальчик смотрит из окна.
В моей руке любительский портрет
и год на нем, когда была война.
20–21 октября 1974
«Возвращение» — первая моя песня, с большим опозданием написанная, касающаяся моей мамы, отдавшей свою жизнь для того, чтобы сохранилась моя. Это внутренне все время ощущаемое чувство задолженности, внутреннее какое-то неудобство, стеснение, стыд, что ли, что столько написано до семьдесят четвертого года, — и ни звука о том, что лежит краеугольным камнем во всей моей жизни и является одним из главнейших. Это чувство — оно взрастало, чувство, что над тобой довлеет что-то, необходимое, как долг, как поклон на могиле, которую никогда не найдешь. Она была написана за два критических дня, потому что я, тогда не имея никаких других источников дополнительных доходов, кроме инженерной зарплаты, взял художественную самодеятельность. К 7 ноября оставались два последних выходных, нужно было что-то дописать по сценарию, репетировать, начиная с понедельника, то есть оставались суббота и воскресенье. С этим намерением я сел, обложившись всеми этими машинописными копиями сценариев, придвинул к себе свой блокнотик и совершенно неожиданно для себя начал писать. Я даже сейчас не вспомню, с какой строчки все началось: «Осенний город погрузился в дым» — может быть, и была такая, то есть, наверное, одна из первых… «И горожан как будто размело…» Вот это ощущение было, вот это чувство. Канун 7 ноября. Но ведь смысл был не в этом. Там была строка «Зачем я оказался за углом…». Как будто тебя понесло не туда. Наверное, вряд ли найдутся в моей жизни еще другие два дня, которым, я был бы так благодарен, признателен, как эти два. Потерянные совершенно для этого сценария самодеятельности и найденные для этой одной из важнейших для меня песен.
1989
Коснулся поля самолет.
«Не забывайте ваши вещи».
«Благодарим вас за полет».
Плюс двадцать восемь. Благовещенск.
В двух километрах — край страны —
какой-то странный этот юг:
не обещая тишины,
он обещает нам уют.
До свиданья! В границу ногой —
и на север, толчком, от упора.
Из турбин изрыгает огонь
самолетик-игрушка ЯК-40.
Ах, тебе ль покорять небеса!
Тут и ждать, и надеяться стыдно.
Мы висим над землей два часа — чудеса! —
и внизу — долгожданная Тында…
Двенадцать с дождичком тепла.
Забора нету — благодать!
Поскольку крупные дела
не начинаются с оград.
Покрыт грунтом аэродром —
понятно: нет людей и рук.
И все формальности — потом:
ты к нам приехал — значит, друг.
Здравствуй, город на сопках кривых!
Здравствуй, мерзлая чудо-столица!
Я к тебе как-то сразу привык —
здесь теплее, чем там, на границе.
Как столица, шумна, и вольна,
и уверена в прочности зыбкой.
На застывшей волне, как волна,
поднялась с белозубой улыбкой.
Смотри, товарищ, не забудь:
ты этой песни здесь полпред.
Воспой наш БАМ и где-нибудь —
мой исторический портрет.
А не шутя — так для ребят
не пой ни стужи, ни ветров.
Мы здесь, старик, нашли себя —
и в этом суть. И будь здоров!
Не забыть, дорогой, не забыть
эти в память упавшие лица
на север ведущую нить —
автостраду со скоростью тридцать,
где ухабы стучат по зубам
и где пыль никогда не осядет,
а внизу извивается БАМ
по рисунку из школьной тетради.
Не забыть, дорогой, не забыть,
Что нам выпало в жизни любить!
14–15 сентября 1978
Вот накатанный путь
и знакомый разбег.
Так куда поведет
нынче эта кривая?
В центре — шпиль. А Нева
на полпальца правей —
эти волны меня
с головой накрывают.
Что исчезло из глаз —
никуда не ушло.
И хоть в прежний поток
никогда не войду я,
но помимо меня
он течет и течет,
как помимо меня
ветер дует и дует.
И на крыльях его
грязной пеной летят,
унося нас с собой,
все слова, все обиды.
Но чем выше полет,
тем спокойнее взгляд,
ну а мелких вещей
так и вовсе не видно.
Старой мысли виток,
словно капля воды,
не убавит мне дней,
не прибавит печали.
Я ушел не от тех,
кто кричали «жиды»,
а от тех, кто молчал,
когда эти кричали.