Серебро господа моего
Я ранен светлой стрелой,
Меня не излечат.
Я ранен в сердце –
Чего мне желать еще?
Как будто бы ночь нежна,
Как будто бы есть еще путь,
Старый прямой путь нашей любви.
А мы все молчим,
Мы все считаем и ждем;
Мы все поем о себе,
О чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета,
Словно бы нам опять не хватает тебя,
Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа –
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.
И как деревенский кузнец,
Я выйду засветло.
Туда, куда я,
За мной не уйдет никто.
И может быть, я был слеп,
И может быть, это не так,
Но я знаю, что ждет перед самым концом пути;
Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа –
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.
Джунгли
Глубоко в джунглях,
Когда я вернусь, когда я кончу дела;
Глубоко в джунглях,
Где каждый знает, что сажа бела;
Глубоко в джунглях,
Где пьют так как пьют,
Потому что иначе ничего не понять,
Где достаточно бросить спичку,
И огня будет уже не унять;
Когда ночь была девочкой,
И каждый день был океанской волной,
Тарелки не влетали в окно,
И все мои слова оставались со мной,
Я сказал – стоп; вот мое тело,
Вот моя голова и то, что в ней есть.
Пока я жив, я хочу видеть мир,
О котором невозможно прочесть
В джунглях.
Я хочу видеть доктора
С лекарством в чистой руке,
Или священника, с которым
Я смогу говорить на одном языке,
Я хочу видеть небо; настоящее небо,
От которого это только малая часть.
И я возвращаюсь сюда,
Здесь есть куда взлететь, потому что есть куда пасть
В джунглях.
А трава всегда зелена
На том берегу, когда на этом тюрьма.
Как сказал Максим Горький Клеопатре,
Когда они сходили с ума:
«Если ты хочешь сохранить своих сфинксов,
Двигай их на наше гумно.
Мы знаем, что главное в жизни –
Это дать немного света, если стало темно
Кому-то в джунглях».
Так не надо звонить мне,
На телефонной станции мор.
Нет смысла писать мне письма,
Письма здесь разносит вор.
Ему по фигу любые слова,
Но как не взять, если это в крови;
Пока мы пишем на денежных знаках,
Нет смысла писать о любви
Сюда в джунгли.
Глубоко в джунглях,
Когда я вернусь, когда я кончу дела;
Глубоко в джунглях,
Где каждый знает, что сажа бела;
Глубоко в джунглях
Пьют так как пьют,
Потому что все равно ничего не понять;
Достаточно бросить здесь спичку,
И огня будет никогда не унять
В джунглях.
Иван и Данило
Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: «Как это мило», – я скажу: «Иван и Данило».
Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: «Как это было?», – я скажу: «Иван и Данило».
Мой лирический герой сидит в Михайловском саду,
Он курит папиросы у всех на виду,
Из кустов появляются Иван и Данило,
Он глядит на них глазами;
Он считал их персонажами собственных книг,
Он думает, не стал ли он жертвой интриг,
Он думает, не пил ли он чего-нибудь такого,
Дык, не пил, елы-палы, нет;
Вот идут Иван и Данило, вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: «Как это мило»; я скажу: «Иван и Данило».
За ними белая кобыла,
Вои идут Иван и Данило.
На заборе сидит заяц в алюминиевых клешах,
Он сам себе начальник и сам падишах,
Он поставил им мат, и он поставил им шах,
Он глядит на них глазами;
В исполкоме мне скажут: «Это чушь и это бред!»
Но я видел исполкомы, которых здесь нет,
Который сам себе сельпо и сам центральный комитет,
И он глядит на них глазами;
Туда идут Иван и Данило; туда идут Иван и Данило.
Меняя шило на мыло, вот идут Иван и Данило.
Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
За ними белая кобыла,
Вот идут Иван и Данило
Вот идет Тиглат Палисар, вот идет Тиглат Палисар,
Раньше был начальник, а теперь стал цар; вот идет Тиглат Палисар.
За ним идет Орфей Пифагор, за ним идет Орфей Пифагор;
Безо всякой визы из-за леса из-за гор,
Вот идет Орфей Пифагор.
Вслед идет Сирень да не та, вот идет Сирень да не та.
Эй, лихие люди, отворяйте ворота,
Вот идет Сирень да не та.
А вслед идут Иван и Данило; вслед идут Иван и Данило.
За ними белая кобыла; вот идут Иван и Данило…
Ангел
Я связан с ней цепью,
Цепью неизвестной длины.
Мы спим в одной постели
По разные стороны стены.
И все замечательно ясно,
Но что в том небесам?
И каждый умрет той смертью,
Которую придумает сам.