Не знаю, бодрствовал иль спал
Сейчас я, — кто бы мне сказал?
А что припадочным не стал,
Так все припадки
Смешней — свидетель Марциал![6] —
С мышонком схватки.
Я болен, чую смертный хлад,
Чем болен, мне не говорят,
Врача ищу я наугад,
Все их ухватки —
Вздор, коль меня не защитят
От лихорадки.
С подругой крепок наш союз,
Хоть я ее не видел, плюс
У нас с ней, в общем, разный вкус
Я не в упадке:
Бегут нормандец и француз[7]
Во все лопатки.
Ее не видел я в глаза
И хоть не против, но не за,
Пусть я не смыслю ни аза,
Но все в порядке
У той лишь, чья нежна краса
И речи сладки.
Стихи готовы — спрохвала
Другому сдам свои дела:
В Анжу пусть мчится как стрела
Он без оглядки,
Но прежде вынет из чехла
Ключ для разгадки.
Нежен новый сезон: кругом[8]
Зеленеет лес, на своем
Языке слагает стихи
Всяк певец в листве, как ни мал;
Все проводят в веселье дни,
Человек же — всех больше шал.
Но оттуда, куда влеком,
Нет посланца с тайным письмом —
Ни взыграй душой, ни усни;
Та ль она, какую желал,
Не узнав, останусь в тени;
Прав ли я, пусть решит финал.
Беспокойной нашей любви
Ветвь боярышника сродни;
Нет листочка, чтоб не дрожал
Под холодным ночным дождем,
Но рассвет разольется ал —
И вся зелень вспыхнет огнем.
Так, однажды, в лучах зари
Мы, закончить войну смогли,
И великий дар меня ждал:
Дав кольцо, пустила в свой дом;
Жизнь продли мне бог, я б держал
Руки лишь под ее плащом.
Мы с Соседом Милым близки,[9]
А что разные языки —
Ничего: я такой избрал,
Что на нем речь льется ручьем;
О любви пусть кричит бахвал,
Мы ж разрежем кусок ножом.
Про то стихи сейчас сложу,[10]
Про то спою, о чем тужу;
Любви я больше не служу —
Знай, Пуату и Лимузен.
В изгнанье отправляюсь я,
Тревог и страха не тая:
Война идет в мои края,
Лишенья сына ждут и плен.
Горька разлука с домом мне,
Мое именье Пуатье
Отдам Фольконовой семье,[11]
Мой милый сын — его кузен.
Но, знаю, будет побежден
Гасконцем иль Анжуйцем он,
Коль не поможет ни Фолькон,
Ни тот, кто выделил мне лен.[12]
Быть должен смел он и суров,
Когда покину я свой кров,
Но слаб он, юн и не готов
Жить средь насилья и измен.
Гнев на меня, мой друг, отринь!
И ты, Христос, прости! Аминь.
Смешав романский и латынь,
В моленье не встаю с колен.
Я Радость знал, любил я Бой,
Но — с Ними разлучен судьбой —
Взыскуя мира, пред Тобой,
Как грешник, я стою согбен.
Я весельчак был и не трус,
Но, с богом заключив союз,
Хочу тяжелый сбросить груз
В преддверье близких перемен.
Все оставляю, что любил:
Всю гордость рыцарства, весь пыл
Да буду господу я мил,
Все остальное — только тлен.
Но вспомните, когда умру,
Друзья, на траурном пиру
То, как я весел был в миру —
Вдали, вблизи, средь этих стен.
Скитальца плащ с собой беру
Собольей мантии взамен.[13]
Длиннее дни, алей рассвет,[15]
Нежнее пенье птицы дальней,
Май наступил — спешу я вслед
За сладостной любовью дальней.
Желаньем я раздавлен, смят,
И Мне милее зимний хлад,
Чем пенье птиц и маки в поле.
Я верой в господа согрет —
И встречусь я с любовью дальней.
Но после блага жду я бед,
Ведь благо — это призрак дальний.
Стать пилигримом буду рад,
Чтоб на меня был брошен взгляд,
Прекраснейший в земной юдоли.
Услышать на мольбу в ответ
Жду, что готов приют мне дальний;
Я мог бы, если б не запрет,
Быть рядом с ней и в дали дальней;
Польются наши речи в лад
И близь и даль соединят,
Даря усладу после боли.
Печаль и радость тех бесед
Храню в разлуке с Дамой дальней,
Хотя и нет таких примет,
Что я отправлюсь в край тот дальний:
Меж нами тысячи лежат
Шагов, дорог, земель, преград...
Да будет все по божьей воле!
вернуться
Смешней — свидетель Марциал! — поэт призывает в свидетели св. Марциала, почитаемого как просветителя Лимузина.
вернуться
Бегут нормандец и француз — северяне почитались на юге недостаточно куртуазными.
вернуться
Нежен новый сезон: кругом (Р.—С. 183. 1) — песня типично куртуазная, если не считать вероятного снижения в последнем стихе, который, однако, просто может значить: сделаем все необходимое. Песня открывается традиционным весенним запевом, восходящим к архаическим фольклорным и обрядовым источникам. Наряду с устанавливаемым им параллелизмом между весенним обновлением природы и любовью трубадура возможны модели по принципу противоположности (например, у Пейре Овернского, Арнаута Даниэля и др.).
вернуться
Мы с Соседом Милым близки.—Милый Сосед — сеньяль, условное имя, которым трубадуры обозначают возлюбленную Даму (см. предисл., с. 9).
вернуться
Про то стихи сейчас сложу (Р.— С. 183. 10) — эта песня, традиционно считающаяся последней песней Гильема, была, по-видимому, им сочинена во время тяжелой болезни, постигшей трубадура в 1111—1112 гг. Эта кансона как бы примиряет два указанных направления его лирики.
вернуться
Отдам Фольконовой семье — Фолькет V Юный, граф Анжуйский, приходился троюродным кузеном сыну Гильема Аквитанского, будущему Гильему X. Отношения между двумя домами отличались постоянным соперничеством.
вернуться
Ни тот, кто выделил мне лен — номинально Гильем был вассалом слабейшего, нежели он сам, французского короля Людовика VI.
вернуться
Собольей мантии взамен — т. е. взамен герцогского облачения.
вернуться
ДЖАУФРЕ РЮДЕЛЬ (ок. 1125—1148)
Провансальское жизнеописание приписывает Джауфре Рюделю, сеньору Блайи, любовь к принцессе Триполитанской, которую трубадур полюбил по одним слухам о ней, никогда ее не видев. Чтобы отправиться на ее поиски, он стал крестоносцем, однако, переплывая через море, смертельно заболел и умер по прибытии в Триполи на руках у принцессы, постригшейся после этого в монахини. Легенда эта, несомненно фольклорного происхождения, неоднократно обрабатывалась романтиками девятнадцатого столетия и многообразно интерпретировалась учеными двадцатого. В духе этой легенды истолковывались и песни Джауфре Рюделя со свойственными им мотивами «дальней любви», шире — предельной устремленности куртуазного идеала, к которому трубадур вечно стремится, но которого никогда не достигает.
вернуться
Длиннее дни, алей рассвет (Р.— С. 262. 2) — снова песня открывается весенним запевом.