В самый короткий день в году[408]
Знакам небес внять мы должны:
Солнце словно спит на ходу,
Не добрав своей вышины,
Твердь будто оцепенела,
Безмолвие в звездном хоре, —
Началу худого дела[409]
Пора положить предел.
Оправданий я не найду
Спеси тех, кто лелеет сны,[410]
Что на графа надеть узду[411]
Им удастся и без войны;
На шатком мосту умело
Справится с радостью горе.
Вам надо — хоть сами белы,[412] —
Чтоб мир был ал, а не бел.[413]
К ратному граф привык труду,
Будете им побеждены.
Золото себе на беду
Тратя, вы лишились казны:
Безумье лжецу велело
Душу держать на запоре;
В ком сердце цело, пусть тело
Разбито, — и сам тот цел.
Кавалеры, я заведу
Речь о том, что вы знать должны:
Роланд за ничтожную мзду
Продан[414] — все вы обречены:
Граф, чьей душой овладела
Доблесть, так сделает вскоре,
Чтоб, сев на скамью несмело,
Никто встать с нее не смел.
Кто трудится в дряхлом саду,
Затем лишь цветущем с весны,
Чтоб вызреть такому плоду,
Как Марсий,[415] — не больно умны,
В ком мысль об измене зрела,
Дни будет влачить в позоре:
Рабство под видом раздела —
Что за презренный удел!
Боже, милости твоей жду.
Ныне те, чьи сердца полны
Были доблести, не в ходу,
Низкие же вознесены,
Но время упасть приспело
В грязь с моста — вы с богом в ссоре:
Нельзя спасать от расстрела
Стоящих под градом стрел.
Будь проклят, кто их жалел!
Песня с мольбой о признании
Сладостно-злая[417]
Грусть, что Амор мне дал,
Жжет, заставляя
Песней унять накал
Страсти: пылая,
Я б вас в объятьях сжал,
Но, столь желая,
Я вас лишь созерцал.
Что ж, я в ваших руках;
Видя гневный их взмах,
Превращаюсь я в прах,
Так как верен обету;
К вам стремлюсь, будто к свету,
Я, блуждая впотьмах;
Вас я славлю в стихах.
Пусть, гнев являя,
Амор вас охранял,
Премного зла я
Из-за него приял,
Радость былая
Ушла, я грустен, шал:
Любви желая,
От ее плачу жал.
От любви я исчах,
С вами я нежен в снах,
Наяву ж — не в ладах,
Напоказ всему свету.
За какую монету
Вы мой примете страх?
Ибо я вновь в бегах.
Эскиз к портрету
Я набросать хотел:
Улыбку эту,
Стан, что строен и бел.
Когда б воспету
Мной, как воспеть я смел
Вас, быть завету
С богом — в раю б я пел!
Вам я служить готов
Ради десятка слов;
Мне дареных платков
Не храню, не ищите!
Нет во мне прежней прыти,
Нежных дам тщетен зов.
Мой алтарь — ваш альков.
Я рад рассвету:
Едва он заалел,
Любви примету
Я в нем найти успел;
Не вняв запрету,
Я пал, лишь вас узрел;
Увы, поэту
Любить — один удел.
Неприветлив ваш кров,
Нрав ваш тверд и суров,
Я лишен всех даров:
Что ж, кто может — берите!
Только мне разрешите
Ждать, что дрогнет засов,
Коль мой жребий таков.
Тоскою рвите
Сердце мне пополам,
Но в дом впустите
Амора — пусть он сам
В тайном укрытье
Возведет себе храм;
Слух свой склоните
К слезным моим мольбам.
Причиняя мне вред,
Злом вы полните свет;
Коль одну из бесед
Вы б вели с прямотою,
Молвив, чего я стою,
Любите вы иль нет,
Я б не ждал столько лет.
Я слаб в защите —
Крепость без боя сдам;
Милость явите —
Честь будет призом вам;
Знать не велите
Зависти к королям:
Быть в вашей свите
Мне приятней, чем там.
Коль пошлете мне вслед
Лишь прохладный привет,
Им я буду согрет.
Ах, любви полнотою
Душу мою — пустою
Оставлять вам не след.
Что ни жест, то запрет!
Пусть ваш ответ — запрет,
Вас считаю святою
И стремлюсь со тщетою
Свой исполнить обет,
Худших не чая бед.
Эн Раймон,[418] красотою
В рабство взят ваш сосед,
Жертва ее побед.
Вновь долгих дней дождались мы,[419]
Все разом зацвели холмы,
И с распустившихся вершин
Дерев, от немоты зимы
Избавясь, песенный зачин
Летит вдоль тынов и куртин,
И всяк свистун на свой манер.
Я с них в любви беру пример:
Ложь зла, но я не маловер,
Не ближе к смокве змей, чем я
К лучам ее высоких сфер,
Чья радость как цветенье, чья
Живительна для душ струя, —
Хоть мой кошель пока что тощ.
вернуться
В самый короткий день в году (Р.— С. 174. 1) — понимание этой сирвенты, выдержанной в предельно темном стиле, крайне затруднено. Трубадур применяет «деривативные рифмы», с какими мы уже встречались в «Обратной песне» Раймбаута Оранского (см. выше, с. 54), переведенные соответствующими парами слов (дела—п редел, несмело —не смел и т. д.). Один из критиков сопоставляет первую строфу этой песни «с наиболее прекрасными астрономическими отрывками Дантовой Комедии».
вернуться
Началу худого дела и т. д. — речь идет, по-видимому, о событиях, связанных с началом альбигойских войн, в результате которых погибло множество провансальцев и краю был нанесен огромный урон.
вернуться
Спеси тех, кто лелеет сны — сторонников крестоносцев.
вернуться
...на графа надеть узду —графа Раймона VI Тулузского.
вернуться
...хоть сами белы — из эпической «Песни крестового похода» известно, что часть жителей Тулузы, вдохновляемая Фолькетом Марсельским, тогда уже епископом Тулузским, в 1211 г. образовала «белое братство», выступившее на стороне крестоносцев не только против альбигойцев, но и против собственных сограждан, которые остались верными графу Раймону и самоотверженно обороняли родной город.
вернуться
Чтоб мир был ал, а не бел — т. е. залить мир кровью.
вернуться
Роланд за ничтожную мзду / Продан... — реминисценция предательства Ганелоном героя «Песни о Роланде».
вернуться
Как Марсий... — горожане, бросившие вызов графу Раймону, уподобляются Марсию, вызвавшему на музыкальное состязание Аполлона и потерпевшему в нем поражение, за что с него заживо была содрана кожа. В том же смысле следует понимать остальные стихи этой строфы.
вернуться
ГИЛЬЕМ ДЕ КАБЕСТАНЬ (ок. 1212)
Этого трубадура, о котором до нас дошло очень мало сведений, жизнеописание делает героем известного мирового фольклорного сюжета, встречающегося в Индии, Скандинавии, в «Декамероне» Боккаччо (день 4, новелла 9) и его многочисленных подражаниях. Согласно этой легенде, муж воспеваемой трубадуром Дамы, исполнившись ревности, убивает его и, вырезав сердце, готовит из него кушанье, которое дает своей жене. Дама, узнав об этом, говорит: «Господин! Вы угостили меня таким прекрасным блюдом, что я не отведаю иного вовек», бросается вниз из окна замка и разбивается насмерть.
вернуться
Сладостно-злая (Р.— С. 213. 5) — эта классически куртуазная кансона пользовалась, быть может, благодаря «романтической биографии» трубадура, огромной популярностью: подобно «Секстине» Арнаута Даниэля, она дошла до нас в 22 рукописях. Песня эта характеризуется обостренным чувством формы, ощущением полновесного поэтического слова и специфическим, только ей свойственным, оксюморонным настроением «сладостной грусти», нежной и задумчивой любовной меланхолии.
вернуться
Эн Раймон — адресат этой, как и следующей песни, не отождествлен.
вернуться
Вновь долгих дней дождались мы (Р.—С. 213. 3) — эта кансона, своей экзотической образностью и замысловатой рифмовкой во многом напоминающая песни Арнаута Даниэля, является прекрасным примером поэзии «изысканной манеры».