Кирдрик водрузил на ковер плетеную корзину с крышкой, где был теплый обед, ведерко с тремя бутылками хорошего вина во льду, накидку на случай, если похолодает, книгу и большой сундук.
— Это какой-то кошмарный оксюморон, — произнес Шрю, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Да, Хозяин, — сказал Кирдрик.
Шрю с сожалением покачал головой.
— Кирдрик, — мягко проговорил он, — я самый глупый человек на свете.
— Да, Хозяин, — согласился дайхак.
Не говоря больше ни слова, Шрю размял пальцы, коснулся полетных нитей старого ковра и запустил его, поднял на восемь футов над землей и заставил ненадолго зависнуть, после чего повернулся, поглядел дайхаку в равнодушные — по крайней мере, такими они казались — желтые глаза, покачал головой в последний раз и погнал ковер на запад, высоко над кронами деревьев, стремясь настичь почти исчезнувшее облако пыли.
Кирдрик недолго смотрел вслед удаляющейся точке, а потом потопал в библиотеку на полусогнутых ногах, чтобы подыскать себе дело — или интересное чтение, — пока не вернется новый Хозяин, Ульфэнт Бандерооз, один или вдвоем с самим собой.
Летом 1960 года я, двенадцатилетний мальчишка, отправился в гости к брату Теду, который был намного старше меня, и к дяде Уолли; они проживали в Чикаго, в дядиной квартире на третьем этаже дома на Норт-Килдаре-авеню, неподалеку от перекрестка с Медисон-стрит. День за днем мы ездили на метро в музеи, в исторический центр Чикаго — Луп, на пляжи Норт-авеню и на те, которые возле планетария, ходили в кино, но иногда днем или, гораздо чаще, вечером я проводил часы в маленькой гостиной Уолли возле открытого окна, через которое в комнату проникали чикагская жара и уличный шум. Я лежал на кушетке и читал Джека Вэнса.
Строго говоря, я перечитал всю громадную коллекцию романов из серии «Ace Double», старые выпуски «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», принадлежавшие моему брату, но наиболее живо мне в память запал именно Джек Вэнс. Я запомнил обширную, одиссейного масштаба «Большую планету» и энергичный темп «The Rapparee» (позднее переименованного в «Пять золотых браслетов»), «Языки Пао» и свое первое знакомство с семантикой, печальное колдовское великолепие «Волшебника Мазириана» (позже ставшего «Умирающей Землей»), а также стилистическое мастерство, которым отличалась «Вечная жизнь» («To Live Forever»).
По большей части причиной такого интереса был стиль. Мой читательский рацион уже тогда миновал стадию строгой научно-фантастической диеты, но хотя мой вкус оттачивался, а литературные пристрастия росли — а ведь к тому моменту я ознакомился не только со стилистическим мастерством лучших представителей жанра, но также с тем, на что были способны Пруст и Хемингуэй, Фолкнер и Стейнбек, Фицджеральд и Малькольм Лоури, а также многие другие, — со мной оставались воспоминания о стиле Джека Вэнса, всеобъемлющем, легком, мощном, лаконичном, насыщенном, о каскадах незабываемых образов, порожденных искрометными диалогами, и все это в сочетании с уверенным и четким напевным ритмом, свидетельствующим об использовании потенциала английского языка на столь высоком уровне, какой только можно себе представить.
Когда я наконец-то вернулся к НФ в середине 1980-х, не только как читатель, но и как писатель, трудившийся над первым научно-фантастическим романом под названием «Гиперион», в мои цели входило отдать должное старой и новой фантастике, от космооперы до киберпанка, но больше всего я хотел признаться в любви к НФ и фэнтези, выражая свое почтение творчеству Джека Вэнса. Заметьте, что я и не пытался подражать его стилю; имитация уникального вэнсовского языка представляется мне в той же степени невозможной, как и воспроизведение дара его друга Пола Андерсона, или моего друга Харлана Эллисона, или любого истинного мастера стиля, будь он родом из наших краев или из большой литературы.
Читая прозу Джека Вэнса сегодня, я словно возвращаюсь на сорок восемь лет назад, к звукам и запахам Чикаго, проникающим сквозь окно на третьем этаже дома, расположенного на Килдаре-авеню, и вспоминаю, каково это — по-настоящему безоглядно, целиком и полностью погружаться в мир, созданный воображением истинного волшебника.
