Моллокос нахмурился.
— Я уверен, что это так, но, поскольку твоя гостиница — единственная в этих краях, мне придется остаться здесь.
Хозяин промокнул испарину фартуком.
— Грозный господин, я прошу простить мою дерзость и ни в коем случае не хочу обидеть вас, но у меня уже были раньше проблемы с волшебниками. Некоторые из них, разумеется, не такие честные, как вы, платят по счету заколдованными кошелями с камнями и навозом вместо золота, а другие наводят порчу и насылают бородавки на прислугу и хозяина, ежели им что не понравится.
— Этого легко избежать, — заявил Моллокос Меланхоличный. — Проследи, чтобы меня обслуживали подобающим образом — и у тебя не будет никаких проблем. Я обещаю тебе не колдовать перед другими посетителями, не насылать порчу на твою прислугу и не платить камнями и навозом. Но я утомился, беседуя с тобой. День окончен, и солнце уже село, я устал и проведу ночь в этой гостинице. Перед тобой простой выбор: либо ты предоставляешь мне удобный ночлег, либо я наложу на тебя заклятие гнилостной вони Гаргу, и ты будешь задыхаться от собственных миазмов до конца своих дней. Который наступит довольно быстро, потому что запах этот привлекает упырей и пельгранов, как выдержанный сыр — мышей.
Хозяин открыл было рот, но так и не смог выдавить ни слова. Наконец он посторонился, пропуская гостя, который кивнул, поднялся по ступеням и вошел в дом.
Внутри гостиница «У озера» была столь же мрачна, темна и неприветлива, как снаружи. В воздухе висел странный кисловатый запах, хотя от кого он исходил — от посетителей, от самих стен или с кухни, — понять было невозможно. Разговоры мгновенно стихли, и глаза всех присутствующих обратились к вошедшему чародею, которому его Ужасающий плащ придавал зловещий вид.
Присев за стол у окна, Моллокос наконец позволил себе оглядеться и рассмотреть остальных гостей. Сидевшая у огня группа сельчан, переговаривавшихся низкими грубыми голосами, напомнила ему волосатые коренья. За столиком у бочек красивая молодая девушка смеялась и кокетничала с двумя отпетыми мошенниками, один из которых, похоже, был не совсем человеком. По соседству дремал старик, опустивший голову на скрещенные на столе руки. А сидевшая подальше женщина задумчиво покачивала бокал с остатками вина и оценивающе поглядывала на колдуна через комнату. С первого взгляда Моллокос понял, что перед ним местная «подружка на вечер», хотя в ее случае вечер уже почти перешел в ночь. Язык не поворачивался назвать ее неприятной на вид, но проглядывало что-то странное и беспокоящее в очертаниях ее ушей. Тем не менее фигура у нее была хорошая, большие темные глаза влажно поблескивали, и пламя очага зажигало красные отсветы в ее длинных темных волосах.
По крайней мере, именно так это представлялось смертным глазам, с которыми был рожден Моллокос, но он знал, что человеческому взгляду доверять нельзя. Тихо, почти неслышно он прошептал заклинание и взглянул снова через золотой глаз, увенчивающий его посох. И на этот раз правда открылась ему.
На ужин колдун заказал мясной пирог, поскольку угрей в меню не было. После первого же куска Моллокос отложил ложку и помрачнел еще больше. Струйки пара, тянущиеся сквозь трещинки в корке пирога, свивались в воздухе в ужасные, искаженные мукой лица. Когда подошедший хозяин осведомился, понравилось ли ему угощение, Моллокос укоризненно глянул на него и заметил.
— Тебе повезло, что я не так скор на расправу, как некоторые мои собратья.
— Я очень благодарен грозному господину за его терпение.
— Что ж, остается надеяться, что спальни у тебя содержатся в лучшем состоянии, чем кухня.
— За три терция можете разделить большую кровать с Мампо и его семейством, — хозяин указал на селян, устроившихся возле очага. — Отдельная комната обойдется в двенадцать.
— Моллокос Меланхоличный достоин только самого лучшего.
— Цена лучшей нашей комнаты — двадцать терциев, но ее уже занял князь Рокалло.
— Сейчас же вынесите его вещи и подготовьте комнату для меня, — приказал Моллокос. Прежде чем он успел произнести что-либо еще, темноволосая женщина поднялась и приблизилась к его столику. Моллокос кивнул на стул напротив. — Садись.
Она села.
— Почему ты такой печальный?
— Доля человеческая печалит меня. Я смотрю на тебя и вижу ребенка, которым ты некогда была. Твоя мать прижимала тебя к своей груди. Отец качал тебя на коленях. Они называли тебя маленькой красавицей и в твоих глазах вновь видели все чудеса этого мира. Но теперь их нет, мир умирает, а их дитя торгует своей печалью перед незнакомцами.